— Пожалуй, — признал Трембицкий. — Но при всех обстоятельствах США долгое время будут единственными обладателями прибора. Ведь в его основе лежат внеземные идеи, которые трудно осознать человеческому разуму. Пройдут долгие годы прежде, чем человек разработает второй такой прибор без помощи марсиан.

И значит долгие годы наша страна будет в полной безопасности.

Страх покинет людей. Он уступит место разуму и здравому смыслу. Идеи эгалитарианства проникнут в сердца людей. Я могу обещать, что мой босс бросит все силы в поддержку вашей организации. И это будет нечто большее, чем просто огромные деньги. Многие влиятельные люди прислушиваются к мнению Натана Абрамса.

— Если вспомнить, сколько вы видели за свою жизнь, — сказал Ганновей, — просто удивительно, как вы высоко цените здравый смысл.

Трембицкий печально улыбнулся:

— Я ценю его ниже, чем вы. Но все же надеюсь, что события будут протекать так, хотя никто и ничего не может гарантировать в этой жизни.

* * *

Члены совета переглянулись. Наконец Ганновей закурил сигарету, медленно выпустил дым и ответил:

— Вы правы, любые действия рискованны. Проблема в том, как уменьшить риск. Как вы должны знать, Ян, единственный способ уменьшить число неизвестных факторов, это познакомиться с ними. Я прекрасно понимаю себя, своих друзей, вас двоих и Ната, но я не знаю президента, и не могу предсказать его действия. Да и вы тоже. Кроме того, существуют еще многочисленные чиновники его аппарата, бизнесмены, военные, все те, кто составляет структуру общества. Мы тоже не знаем, как будут реагировать они. А вспомните о миллионах простых американцев! С их страхами, надеждами, убеждениями, и привязанностями!

Все они живут в условиях существующего общества. Как поступят они? Все эти неизвестные, которые действуют помимо нас и поэтому результат совершенно непредсказуем. Значит вы предлагаете надеяться на лучшее.

Трембицкий прищурился:

— А вы считаете, что единственный предсказуемый фактор — это сила?

— Да, — ответил Ганновей. — Разве не так? Когда я прошу незнакомого человека сделать что-то, он либо делает, либо нет, но если я наставлю на него пистолет, он обязательно сделает.

— Хм. Я бы мог вам назвать несколько примеров исключения. Но оставим это. Как вы предлагаете поступить нам?

— Подробнее я не могу сказать, нет времени. Но ясно одно, аппарат должен быть в наших руках и мы должны научиться работать с ним. Кроме того, следует вести разработки для создания более усовершенствованной модели.

— Минутку, — возразил Коскинен. — Это потребует много времени. А что будет с моими товарищами?

— Верно, — согласился Ганновей. — И Нат не пойдет на то, чтобы его сын долго томился в тюрьме. Кроме того, его следует убедить, чтобы он не ходил к президенту… О, кей. Сделаем несколько аппаратов существующей модели — это можно сделать быстро — и тогда мы сможем освободить ваших друзей. И несколько наших товарищей, которые тоже сидят в тюрьме.

— Прямое нападение? — Рембурн сжал кулаки. Наконец. Экран закроет небольшой флайер. Мы захватим нескольких агентов СБ, психологическими исследованиями узнаем от них, где содержатся пленники, а затем ударим.

А когда мы сделаем усовершенствованные аппараты, мы проведем следующую стадию — нейтрализацию СБ, — сказал Ганновей.

— Будете убивать агентов? — спросил Трембицкий.

— Никогда. В основном мы будем просто изолировать их, чтобы они не мешали.

— СБ — орган государственной власти. Значит, вы … на основы государства.

— Да.

— А вы думали над тем, что в дело вмешается армия? Полагаете ли вы, что Конгресс и президент одобрит все это?

— Нет.

— А как отнесется народ к вашим действиям?

— Разумеется, мы проведем большую пропагандистскую компанию.

— Этого мало, если вы решили поднять оружие против государства.

Согласно конституции — это измена.

— Джорджа Вашингтона тоже называли изменником, когда он делал революцию.

— Я не говорю просто так. Если вы сказали «А», вам придется говорить и «Б», — Трембицкий обвел взглядом всех, сидящих за столом. Вам придется признать, что ваша цель — свержение правительства США.

— Пусть так, — свирепо заметил Риконсти, — другого пути нет.

— Значит какая-то полувоенная хунта захватит власть и будет править силой оружия. Мир исчезнет с земли. Что тогда произойдет?

— Ничего особенного, — ответил Ганновей. — Мы детально изучили эту проблему. Не забывайте, что мы не замшелые анархисты, изобретающие бомбы в подвалах. Мы изучали теорию игр, стратегический анализ, политическую антропологию, не хуже, чем в Вест-Пойнте. Мы целые годы разрабатывали свой план.

— Нельзя забывать о заграничных гарнизонах. Даже когда не будет СБ, они могут долгое время контролировать территорию страны. Обширное восстание нельзя подготовить за короткое время. На нашей стороне те преимущества, которые всегда на стороне тех, кто производит переворот быстрота и решительность. Как только порядок в стране будет восстановлен, мы созовем всеобщую конференцию. Мы уже знаем делегатов, которые там будут присутствовать. Мы ознакомим их с планом Карлеса, ратифицируем их, а затем вызовем домой американские войска. После этого люди будут наслаждаться жизнью на новой планете, на которой никогда не возникнет угроза войны!

Уже было ранее утро, когда Коскинен и Трембицкий вернулись. Но ни тот ни другой не могли спать.

Коскинен положил генератор на пол, уселся на стул, а затем вскочил, выпив воды и подошел к окну. Темная громада города раскинулась перед ним. Коскинен ударил себя по ладони и выругался. Трембицкий закурил. Его лицо не выражало ничего.

— Что же делать, Ян? — спросил Коскинен.

— Бежать отсюда, — сразу отозвался Трембицкий. — Правда, я не знаю, куда. Вероятно СБ уже взяла под контроль все убежища Натана.

— Так куда же? — Коскинен повернулся к нему.

— Если мы пойдет с эгалитарианцами, нам придется идти с нами до конца. Я не вижу способа уговорить их придерживаться умеренного курса.

— Они… может они правы?

Трембицкий хмыкнул:

— Я имею в виду, что они вполне искренни.

— Искренность не самое лучшее достоинство.

— Я не знаю… Когда я отправлялся в экспедицию, я подписал клятву, что я всегда буду поддерживать конституцию. Может это звучит по-детски, но я все еще серьезно отношусь к своей клятве, а эгалитарианцы призывают меня нарушить эту клятву.

— Да.