— Где он? — спросила Хиона, и сердце у нее болезненно подпрыгнуло, точно у школьницы, которую поймали на запрещенной шалости.

— Его величество в своем личном кабинете, — ответил адъютант. — Разрешите, я провожу вас туда.

Хиона пошла следом за ним по нескончаемым коридорам в ту часть дворца, где, как она догадалась, находились личные апартаменты короля.

Комната, в которую она вошла, была большой, темной и настолько германской, что, казалось, ее перенесли сюда целиком с севера Европы.

Стены были обшиты массивными темными панелями, кресла и диван не выглядели особенно удобными и были обтянуты коричневой кожей. Внушительных размеров письменный стол был погребен под бумагами, а на стенах в черных резных рамах висели портреты, видимо, предков короля.

Король сменил парадный мундир, в котором выезжал утром, но все равно выглядел очень импозантно.

Когда Хиона вошла, он встал из-за письменного стола, глядя на нее.

Когда она подошла ближе и сделала реверанс, он сказал:

— Мне доложили, что вы без моего разрешения приняли каких-то женщин с их детьми, не имевших ни малейшего права обращаться к вам. Те, кто впустил их во дворец, просто лишились рассудка!

Голос его был таким яростным и свирепым, что Хиона даже не испугалась. Ей хотелось смеяться.

— Вы принимаете это к сердцу слишком уж серьезно, — сказала она. — Просто несколько молодых матерей хотели меня увидеть и привели своих детей. Меня это очень тронуло, и я надеюсь, это послужит моему сближению со славонским народом, чего, наверное, не произошло бы, если бы маленький мальчуган не преподнес мне розу в саду парламента.

Король уставился на нее, словно не веря своим ушам.

Так как он молчал, она отошла к ничем не украшенному камину и оглядела кабинет.

— Это ваши предки? — спросила она, указывая на портреты. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы рассказали мне о них.

Король обошел стол и направился к ней.

— Я скажу вам только одно, — произнес он громовым голосом, — вы в моей стране и извольте вести себя прилично! Да как вы посмели пригласить в мой дворец уличное отребье! Как вы посмели угощать их моими пирожными! Не смейте повторять ничего подобного!

— Но почему? — спросила Хиона. — Что такого, если несколько женщин захотели представиться своей будущей королеве, догадываясь, что она любит детей?

— Вы смеете мне возражать? — рявкнул король. — Я этого не потерплю! Как вы смеете идти мне наперекор? Если вы вообразили, что можете давать здесь волю вашей британской спеси, вашему британскому презрению ко всем, кто не англичанин, вы очень ошибаетесь!

Он словно плевал в нее каждым словом. Она невольно отвела глаза, шокированная яростью, которую читала в его глазах, а он внезапно поднял руку и дал ей пощечину, говоря:

— Ты будешь меня слушать, проклятая? Я не потерплю британской надменности, британского вольного духа! Чем скорее ты это поймешь, тем лучше!

Оглушенная ударом, Хиона в изумлении уставилась на него, но он тут же схватил ее за плечи и начал трясти.

Он был крупным, сильным мужчиной, и тряс ее, словно терьер — кролика, пока из ее волос не посыпались шпильки и волосы не упали ей на плечи.

Затем внезапно, так что она не успела вскрикнуть, он швырнул ее на кожаный диван, и она ушибла голову о твердую спинку.

— Это научит тебя слушаться! — взревел он. — А в следующий раз, когда ты меня ослушаешься, я изобью тебя так, чтобы ты отвыкла своевольничать!

Он замолчал, переводя дух, а потом продолжал, приходя в такое бешенство, что казалось, на его губах вот-вот заклубится пена.

— Я не допущу, чтобы моя жена бросала мне вызов, потому что она приехала из страны, пытающейся подчинить себе всю Европу! Я не боюсь вашей королевы, какой бы всемогущей она себя ни воображала! И я позабочусь, чтобы ты не смела возражать мне и уж тем более ослушиваться меня! Буду пороть тебя, как следовало бы пороть всех революционеров, кем бы они ни были!.

Он поглядел на нее с высоты своего роста, и Хиону охватил страх, что он снова ее ударит.

И вдруг она заметила, что в его глазах появилось совсем другое выражение. Они сузились, а его губы полуоткрылись, но он молчал, и ей почудилось в нем что-то зловещее и жуткое, чего она раньше не замечала.

Вдруг он протянул руку, схватил шелковый воротник у ее горла и резким движением, заставшим ее врасплох, разорвал платье до самой ее груди. Она вскрикнула от ужаса.

Защищаясь, она подняла ладони, инстинктивно понимая, что ее ожидает нечто худшее, чем пощечина.

Он уже нагнулся к ней, но тут дверь открылась, и в комнату вбежал один из генерал-адъютантов.

Король, не выпуская ее воротника, оглянулся.

— Что вам нужно? — спросил он злобно.

— Произошло нечто важное, ваше величество, и ваше присутствие незамедлительно требуется в тронном зале.

Король поколебался.

— И нельзя отложить?

— Нет, ваше величество.

Пальцы короля неохотно выпустили шелк разорванного платья Хионы.

Потом точно лунатик он повернулся к двери и вышел в сопровождении генерал-адъютанта.

У Хионы потемнело в глазах, и она подумала, что лишается чувств.

Но ужас, что король может вернуться, придал ей силы, она заставила себя встать с дивана и, цепляясь за мебель, кое-как на подгибающихся ногах добралась до двери.

Прежде чем открыть ее, она глубоко вздохнула, борясь с тьмой, готовой ее поглотить.

Стремление спастись возобладало, она дернула дверь и на секунду в панике подумала, что ее заперли в кабинете, но затем дверь открылась.

Зажав разорванный воротник, она наклонила голову и побежала по коридору в надежде найти дорогу к себе, минуя мраморный зал.

Она наткнулась на боковую лестницу и поднялась на второй этаж. Там, совсем измучившись, от слабости натыкаясь на стены и мебель, она нашла знакомый коридор, в конце его была ее спальня.

Она открыла дверь, услышала, как Мизра ахнула от ужаса, и упала к ней на руки.

Видимо, она потеряла сознание, потому что, когда вновь обрела способность мыслить, Мизра уже перенесла ее на кровать и подносила к ее губам стакан с водой.

— Отпейте немножечко, ваше высочество, — умоляла камеристка. — Хоть глоточек.

Хиона послушно отпила глоток воды, закрыла глаза и провалилась в серый мир, куда еле слышно доносился голос Мизры, которая просила кого-то принести ей коньяку.

Потом она почувствовала, что с нее снимают туфли, распускают шнуровку, а потом словно через очень долгое время Мизра вновь прижала стакан к ее губам, но на этот раз в нем был коньяк.