– Это очень хорошо, шесть стогов дело нешуточное, – в голосе Киселева зазвучал энтузиазм. – Однако как мне вас отсюда вывести?

– Что может быть проще? Вывел же нас в прошлом году Тримазкин (все знали, что Тримазкин с Киселевым были непримиримыми врагами и друг с другом не разговаривали), пойди и спроси его, вы же коллеги!

– Тамбовский волк ему коллега! – рассердился Киселев. – Надо придумать что-нибудь поумнее.

– Это непросто, – согласился Манилович.

– И мне ничего в голову не приходит, – вставил я.

– Придумал! – обрадовался наконец Боря. – Придумал! Ты должен пойти к начальнику зоны Шалину и сказать: «Мне на сенокосе нужны люди, дай мне Маниловича и Бердзенишвили, они умеют косить, у меня две дополнительные косы имеются, и завтра утром я тебе обоих сдам по счету». Но главное, скажи ему, что не станешь поить нас водкой, ты же знаешь, что заключенный и водка – тема сложная.

– Конечно, так и скажу ему, однако водку выпить все равно вам дам, вы только шесть… ну хотя бы пять стогов мне поставьте! – сказал нам подобревший Киселев и направился к административному корпусу.

Боря ворвался в барак и ползоны вывел смотреть, какая будет потеха. Не прошло и пяти минут, как из помещения начальства вылетел Киселев, заорав трагическим голосом: «Жид моржовый, на кой х… нереальные вещи говорить!»

– Как жаль, что Эсхила нет в живых! – спустя двадцать пять веков после кончины великого грека сожалел Боря. – Разве разгневанный Киселев не похож на Агамемнона, когда он, погубленный коварством Клитемнестры и Эгисфа, воскликнул: «О горе, мне нанесен смертельный удар!»?

В тот день Киселев выпил больше обычного и потом пару (несколько) недель близко к нам с Маниловичем не подходил. Однако потом либо обида прошла, либо покос закончился – Киселев возобновил интеллектуальные беседы с Борей, своим мучителем.

Случай с Киселевым был не единственным. Вообще Боря Манилович был нашим мостом и выходом на администрацию. Большинство заключенных избегало контакта с лагерным начальством, считая это неприемлемым. Боря, будучи опытным заключенным, так не думал. У него был выработан какой-то иммунитет, и его авторитет от общения с администрацией ничуть не страдал. Поэтому, когда контакт с руководством зоны бывал необходим, Боря был готов произнести длинную речь, первыми словами которой были бы «гражданин начальник» (эту форму официального обращения в лагере из осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду не употреблял никто, кроме Маниловича). Однажды, когда автор книги «Духовный геноцид в Литве» Витаутас Скуодис выронил купленную на сбереженные с трудом виртуальные деньги бутылку с постным маслом и бутылка разбилась, а разлитое масло повредило главную ценность – непочатую пачку черного чая, Боря зашел к начальнику зоны со словами «гражданин начальник» и будто бы на приобретение канцелярских принадлежностей для известного литовского интеллектуала выманил у него дополнительные два рубля (ранее такой чести удостаивались лишь «шпионы» и «военные преступники»).

Боря любил шахматы. Эта страсть была предметом его особой гордости. Команды многих стран мира того времени были укомплектованы еврейскими гроссмейстерами, да и советский тогдашний анекдот гласил: один еврей – коммерсант, два еврея – чемпионат мира по шахматам, много евреев – Академия наук СССР. Боря не только обожал шахматы, но и прекрасно играл в них, однако демократы нашего политического лагеря почему-то не благоволили к богине Каиссе, и Маниловичу приходилось искать партнеров среди «предателей» и «шпионов». Он нашел достойного с шахматной точки зрения противника в лице шпионившего в пользу США Ахпера Мехтиевича Раджабова, за определенную мзду передавшего американцам в Югославии чертежи ракеты средней дальности СС-20. Играли и играли Боря с Раджабовым в шахматы, однако эта частая игра не только не сблизила их, а, наоборот, четче оттенила идеологические, национальные и религиозные различия. Как справедливо предсказал дальновидный Михаил Поляков, конфликт назревал. Обстановку обостряло еще и то, что под конец партии между игроками нарушился баланс и шахматная фортуна склонилась на сторону Бори. Раджабову все меньше нравились шутки побеждающего Маниловича, и он взорвался. За шахом, матом и ссорой последовало неожиданное развитие: Раджабов притащил из туалета вымазанную фекалиями палку и дал ею Боре по лицу. Сильно огорченный Боря пришел к нам и заявил, что не станет отвечать на это оскорбление, так как это явно провокация администрации, он и нам запретил предпринимать что-либо в ответ. Не помню, как удалось остановить меня и Дато, мы определенно думали, что на некоторые провокации даже следует попадаться, если честь иначе не защитить. Послеконфликтные переговоры возглавили питерцы, и некоторое время спустя стороны удалось помирить, хотя наша позиция тогда не изменилась и остается той же спустя много лет – Раджабову не был дан адекватный ответ и честь Бори была попрана.

В конце концов я понял, что Боре Господь дал куда больше терпения, чем нам. Боря мало реагировал на антисемитские «шутки». Когда киномеханик нашей зоны Лисманис «из любви» к «Мертвым душам» Гоголя называл Маниловича «Собакевичем» (поскольку помещики Манилов и Собакевич являются одними из главных «мертвых» в этом шедевре Гоголя), Боря не обижался либо делал вид, что не обижался, хотя для заключенного прозвище «собака» хуже ареста.

Боря Манилович, как истинный петербуржец и «гнилой интеллигент семитского происхождения» (это было его любимое самоопределение, к которому он часто прибегал), великолепно знал русскую литературу, и особенно, пользуясь его же термином, ее «семитско-хамитское направление» (термин «хамитский» в данном случае был скорее данью классическому языковедению; Боря, конечно же, говорил о вкладе своих соотечественников в русскую литературу и культуру).

Однажды я сказал Боре, что термин – «семитско-хамитский» уже не употребляется и что начиная с семидесятых годов его место занимает введенное американским ученым Гринбергом слово «афроазиатский» и сейчас более популярен термин «афроазиатская семья языков». Боря разволновался.

– Как этого Гринберга зовут, не Йоськой ли? Он из Нью-Йорка?

– Да, действительно, Джозеф Гринберг, родившийся в Бруклине в 1915 году, работает в двух сферах языковедения – в лингвистической топологии и в генеалогии языков, открыл языковые универсалии.

– Йоська – мой родственник! Мы все, как и вы, грузины, друг другу родственниками приходимся, только вот такими, как ты сказал: «Ворона – тетя сороки».

– Да, так и есть – тетя, только по отцовской линии тетя, сестра отца сороки.

– Такая же дословная идиома есть и у нас в идише.

Он любил перечислять в присутствии русских друзей звезд русской литературы (как правило, в алфавитном порядке): Бабель Исаак Эммануилович (урожденный Бобель); Багрицкий (Дзюбин) Эдуард Георгиевич; Ильф (акронимия: Иехиель-Лейб Файнзильберг) Илья Арнольдович; Мандельштам Осип (Иосиф) Эмильевич; Пастернак Борис Леонидович (до 1920 года Борис Исаакович); Светлов (Шейнкман) Михаил Аркадьевич; Чуковский Корней Иванович (незаконный сын Эммануэля Соломоновича Левенсона).