попросил подержать до завтра гражданина Павла Романова и не отправлять его в Кронштадт, а причины такого изменения он сообщит позже. Тем временем лакей принес нам поднос с холодными мясными и другими закусками и с вином. Оба молодых человека принялись за еду. Пришел Владимир. Успокоившись относительно судьбы отца, он шутил, но сохранял дистанцию с этими молодыми людьми, своими ровесниками.

– Скажите, князь Палей, – не без нотки иронии спросил Рошаль, – а если бы вам предложили российский трон, вы бы согласились?

– Никогда не думал о такой возможности, – ответил мой сын.

– Ну а все-таки? – настаивал тот.

– Я бы отказался.

– Почему?

– Я присягал императору Николаю II, а в нашей семье нет клятвопреступников…

Они еще долго сидели у нас и разговаривали. Около семи часов вечера наши нежданные сотрапезники покинули нас. Я никогда больше не встречала Рошаля, которого убили на Румынском фронте. Уходя, они наобещали нам кучу чудес, то есть возвращение реквизированного оружия, полную безопасность и, главное, пропуск для меня и Владимира, чтобы назавтра мы смогли съездить в город обнять нашего дорогого узника.

XVI

На следующий день мы с ужасом узнали о многочисленных жертвах большевиков в Царском. Сразу по приходе они расстреляли много людей, в том числе двух священников, отца Иоанна и отца Фоку, за то, что те приказали звонить в колокола и организовали крестный ход. Около полудня авто, увезшее накануне великого князя, вернулось в Царское с Георгенбергером. Он привез пропуск для меня и Владимира. Было договорено, что в два часа, сразу после обеда, он зайдет к нам снова, и мы вместе с ним поедем в Смольный. Так и произошло. В пути мы разговаривали мало. Он признался нам, что не спал три ночи, поэтому, едва сев в машину, сразу крепко заснул. Мы, Владимир и я, были одни и всю дорогу, двадцать два километра, говорили тихим голосом о том, что тяжким грузом лежало у нас на сердце.

В городе тряска на рытвинах разбудила спящего. Он разговорился с нами и рассказал, что работал школьным учителем в Новгороде. У него с ранней юности были очень либеральные идеи. По приезде Ленина он стал одним из самых пылких его последователей. Он казался фанатиком, однако я некоторое время воображала, что мы нашли в нем покровителя, коммуниста, но справедливого и порядочного; потом пришлось в нем разочароваться, но это произошло много позже.

По приезде в Смольный монастырь я с грустью увидела, что это прекрасное заведение, построенное Екатериной I и преобразованное в институт для благородных девиц императрицей Марией, женой Павла I[46], превратилось в запущенную казарму, грязную, полную шумных солдат. Мы поднялись на третий этаж и, после блужданий по огромным коридорам Смольного, остановились перед дверью. Георгенбергер вошел один и вскоре вернулся за нами. С каким волнением я обнимала моего любимого, как была счастлива найти его целым и невредимым, хотя усталым и бледным. В ужасной голой комнате, служившей ему жильем, стояла лишь походная кровать без простыней, на которую брошена его шуба, маленький столик, другой столик, такой же маленький, с белым кувшином с водой, тазик и два стула. Мы с удивлением спрашивали себя: «Зачем все это?» Увы, крестный путь лишь начинался…

Я принесла бутерброды, цыпленка, печенье, молоко, и мой дорогой муж с аппетитом съел все это. С того момента, как он вчера после обеда покинул Царское, он получил только чай и тарелку супа, которые его стражи, три матроса, привезшие его, разделили с ним. Удивительно, как быстро солдаты, даже самые революционные, подпадали под шарм великого князя! Закончив обед, он рассказал мне, что накануне их, его и Александра, на два часа заперли в какой-то комнате. Потом вошел некий вооруженный субъект (красногвардеец) в сопровождении десятка ему подобных и громко зачитал:

– По распоряжению революционного Совета Павел Александрович приговаривается к заключению в Петропавловскую крепость.

У великого князя в этот момент закружилась голова, но он отчетливо слышал, как добрый Александр сказал:

– Товарищи, это какое-то недоразумение. Товарищ Георгенбергер заверил нас, что Павлу Александровичу не причинят никакого вреда. Он невиновен, к тому же ненавидел Керенского так же, как мы все его ненавидим.

– Да, – сказал тот, кто читал постановление, – это верно. Но в этот момент Родзянко расстреливает наших в Москве. Нам нужны заложники.

– Но Павел Александрович ненавидит Родзянко так же, как Керенского и Савинкова, – сказал Александр.

Тут вошел Бонч-Бруевич, похожий на профессора, в очках. Он был управляющим делами Совета народных комиссаров. Мой сын прежде встречался с ним при других обстоятельствах, но оба сделали вид, что не знакомы.

– Павел Александрович, – сказал Бонч-Бруевич, – могу вас заверить, что ваш арест недоразумение, вас не отправят в Петропавловку, но я не могу освободить вас сегодня. Вам придется на несколько дней задержаться в Петрограде.

После того как он рассказал мне предшествующие события, мы решили, что после его освобождения поселимся в квартире моей дочери Ольги, уехавшей в Швецию. Эта квартира располагалась в одном из домов, принадлежавших великому князю. Немного успокоившись за мужа, я отправилась в квартиру дочери на Адмиралтейском канале, дом 29, чтобы все приготовить к нашему переезду. Моя бедная старая мать пришла в восторг от этого плана. Она жила в квартире этажом ниже и радовалась возможности некоторое время чаще видеть нас.

Назавтра я с самого утра перевезла детей, мисс Уайт, Жаклин, мою горничную, и все мы разместились в квартире моей дочери, Ольги Крейц. К трем часам я отправилась с пропуском в Смольный в надежде привести с собой мужа. Я пробыла с ним до шести часов. Он рассказал мне, что вчера к нему пришли три матроса и попросили почитать вслух какую-то газету. Это была омерзительная коммунистическая агитка, которая их совершенно не заинтересовала. Один из них отправился на поиски так называемой «буржуазной» газеты, потому что в тот момент пресса в России еще не была так придушена, как стало в 1918 году и как остается по сей день.

В шесть часов вошел председатель комиссии, товарищ Алексеевский. Это был матрос с широко распахнутым воротником, с густой курчавой шевелюрой. Прекрасный северорусский тип. Он был из Мурманска. Товарищ Алексеевский сказал мне не ждать, что надо выполнить некоторые формальности и что он лично доставит Павла Александровича в его новое жилище. Действительно, в восемь часов вечера мой дорогой муж в сопровождении Алексеевского и доктора Обнисского прибыл на великолепном автомобиле дворцового ведомства с электрическими фарами. Из-за этого автомобиля возникла легенда, будто великий князь встречался с Лениным