– Ваша светлость, дворец снова окружают солдаты, все выходы перекрыты. Звоните товарищу Георгенбергеру, чтобы он приехал как можно скорее.

Телефон, как и в момент ареста при Керенском, не работал. Однако через несколько минут Георгенбергер появился без звонка, бледный, разъяренный.

– Что означает… – пробормотала я.

– Это означает, гражданка, что вы мне соврали. Вы спрятали вино в доме, и мы будем его искать. Начнем с верха.

Я пошла предупредить великого князя о новой напасти. Он устало махнул рукой.

– Пусть делают, дорогая. Не стоит волноваться из-за этих бандитов.

– Ну нет, я не позволю им шнырять по дому одним, это же воры; обыскивая дом, они утащат все, что попадется им под руку.

И я вернулась к товарищам.

– Ну что ж, приступим! – сказала я им, зная, что на самом верху вино не найти. Но я дрожала за второй этаж, где во многих гостевых комнатах бутылки были просто положены под паркет. К счастью, они не обратили внимания на второй этаж, а занялись верхним, то есть парадными покоями. Они приказали включить на полную мощность освещение и вошли в большую столовую залу. В шкафах всем своим блеском сверкали серебряная посуда и хрусталь XVII и XVIII веков. Георгенбергер повернулся к солдатам:

– Видите, товарищи, в какой роскоши живут аристократы, члены бывшей императорской фамилии. Тогда как мы живем в лачугах, сырых и вредных для здоровья подвалах…

Я не позволила ему закончить.

– Товарищ, – сказала я ему, – вы поступаете очень плохо. Зачем вы настраиваете этих несознательных людей против нас, которые ничего не сделали? В этом доме находятся предметы, полученные моим мужем от родителей; кое-что он покупал сам, но он никогда и ничего ни у кого не отбирал, а вы возбуждаете в них зависть, желание отнять.

Один солдат вмешался в разговор:

– Вы пили нашу кровь…

– Я пила вашу кровь? Да если б я пила подобную жуть, мне сразу стало бы плохо.

Обыск продолжился. Владимир, вернувшийся из города, присоединился ко мне. Солдаты с Георгенбергером во главе прошли через бальную залу, затем через парадную залу. Их грязные сапоги проваливались в прекрасный кремовый ковер с гирляндами из роз. Заинтересовавшись, они остановились перед витриной с китайскими нефритовыми статуэтками, спрашивая, что это такое. Мне пришлось удовлетворить их любопытство. Они не заглянули в мой будуар, сказав, что «в комнате дамы не может быть бутылок», и через ротонду вошли в кабинет великого князя. Мой муж сидел на своем обычном месте, в зеленом кожаном кресле, и читал. У него хватило духу продолжить чтение, не поднимая глаз от газеты, несмотря на присутствие одиннадцати вооруженных людей, которые ходили туда-сюда, открывали его книжный шкаф, рылись в книгах, разговаривали, смеялись. Наконец они спустились в погреб, пустой и открытый с прошлого раза, и принялись искать там. Очень быстро они обнаружили десять огромных ящиков, в которых, словно в гигантских гробах, лежали пять тысяч бутылок. Началось грандиозное разбивание их и кражи, потому что солдаты ежеминутно выходили и передавали полные бутылки тем, кто охранял выходы из дворца. Я им заметила, что лучше было бы распределить бутылки по госпиталям и тем помочь больным. Они мне ответили, что им на это плевать. Больно было видеть, как прекрасные водки из погреба Биньон, мадера, порто, херес, бордо и бургундское разливаются по полу. Можно было опьянеть от одного запаха. Дрожа от холода, гнева и отвращения, я простояла там до четырех часов утра, когда была разбита последняя бутылка. Измученная, умирающая от усталости, я поднялась к себе и, не раздеваясь, рухнула на кровать…

XVIII

На следующий день, морально измученные человеческими злобой и глупостью, а физически – невыносимым винным запахом, мы все сидели на галерее. Доложили о приходе отца Мирона. Это был странный старик, с длинной седеющей бородой, длинными волосами, одетый в лохмотья, босой летом, в сандалиях зимой; в руке он держал великолепный крест из черного дерева, с массивными серебряными украшениями. Это была единственная его ценность, которой он особенно дорожил, поскольку это был подарок императрицы. На груди у него на тяжелой цепи висел массивный медный крест. Мы много раз видели его в Знаменской церкви. Мы отмечали жар его молитвы и безмятежное благочестие при принятии причастия. Он выглядел как апостол, как святой. Однако великий князь испытывал такое отвращение к «старцам», что опасался даже этого. После революции, когда в одно из воскресений мы были у обедни, он решительно вошел в зарезервированную прежде для императорской фамилии маленькую часовню, где мы по-прежнему молились, дал нам всем по кусочку освященной облатки и положил руку на голову каждого, молясь. Потом, глядя в глаза Владимиру, произнес эти загадочные и пророческие слова:

– Тебе предстоит большой путь… Бог будет с тобой.

Потом он исчез, и никто из нас не вспоминал о нем до того момента, когда он появился вновь на следующий день после большого разгрома. За прошедшие восемь месяцев его суровое благородное лицо исхудало, но голубые глаза приобрели особенный блеск.

– Вы несчастны, – сказал он нам, – но надо уметь переносить испытания. Наша жизнь на этой земле лишь краткий миг. Чем больше вы пострадаете здесь, тем больше получите позже на небе. Что могут эти люди? Наш Господь сказал: «Не бойтесь тех, кто убивают тело, но не могут убить душу…»

Он долго говорил с нами. Мы слушали его, собранные, молча, и он лил бальзам на наши исстрадавшиеся сердца… Уходя, он сказал:

– Я принес вам свежего молока, великому князю оно нужно.

Действительно, нам сказали, что больше не дадут нам молока, которое мы покупали на императорской ферме.

– Я буду часто приносить вам его, – добавил он и ушел, отказавшись от всякой помощи и по-отечески благословив нас.

Этот визит принес нам большую пользу. В дальнейшем он часто приходил и всегда в тяжелые критические моменты. Я твердо верю, что этот старик был посланцем Неба.

Комендантом Царского теперь был молодой Б., талантливый художник, тот самый, которого Рошаль привозил к нам в день ареста великого князя. Это был красивый парень, розовощекий, белозубый, с детской улыбкой. Однажды я пришла в Совет, располагавшийся тогда напротив Большого дворца, и, оставшись с ним наедине, сказала ему:

– Послушайте, Б., будьте благоразумны, вы образованный юноша, у вас есть талант. Как вы могли впутаться в подобную авантюру? Бегите отсюда, большевизм – это ужасное зловещее надувательство. Надеюсь, он долго не продержится…

Он испуганно посмотрел на меня.

– Это вы так считаете, – сказал он. – А если вернется монархия, меня расстреляют?

Я