Приложив к губам платок, он поспешно вышел. Синьорина Катти заметила, что, как всем хорошо известно, у синьора Фосси нелады с желудком. К тому же он слишком много работает. Он совсем себя не бережет. Неугомонный Тони опять сделал несколько выразительных жестов, и я снова притворился, будто не замечаю его пантомимы, на сей раз более смелой и открытой. Зазвонил телефон.

Я стоял ближе всех и взял трубку. Приятный, нежный женский голос попросил синьора Фосси.

– К сожалению, – ответил я, – синьора Фосси сейчас нет. Может быть, я смогу вам помочь?

Женщина спросила, долго ли он будет отсутствовать, и я ответил, что точно не знаю. Звонила не Карла Распа – голос был немного ниже.

– С кем я разговариваю? – прозвучало в трубке.

– Армино Фаббио, временный помощник синьора Фосси, – представился я.

– Могу я узнать, кто его спрашивает?

– Синьора Бутали, – ответила женщина. – Ректор просил меня узнать у него о нескольких книгах.

Во мне разгорелось любопытство. Супруга ректора собственной персоной разговаривает по телефону из моего родного дома. Но натренированная учтивость групповода одержала верх.

– Синьора, если я могу что-нибудь сделать для вас, вам стоит только сказать, – без запинки проговорил я. – Синьор Фосси оставил библиотеку на синьорину Катти и на меня. Может быть, вы доверите мне то, о чем просил ректор?

После некоторого колебания она ответила:

– Как вам известно, ректор сейчас находится в больнице в Риме. Когда я сегодня утром разговаривала с ним по телефону, он попросил меня узнать, не может ли синьор Фосси одолжить ему на время несколько довольно ценных книг, о которых идет пустяковый спор между университетом и художественным советом.

С разрешения синьора Фосси он хотел бы лично ознакомиться с ними. Когда я в следующий раз поеду в Рим, то могла бы отвезти их ему.

– Разумеется, синьора, – сказал я. – Я совершенно уверен, что синьор Фосси не станет возражать. Что это за книги?

– "История герцогов Руффано" на немецком, – ответила она.

Секретарша делала мне знаки. Прикрыв трубку рукой, я объяснил, что разговариваю с супругой ректора. Недовольное выражение мгновенно исчезло с лица синьорины Катти. Она рванулась вперед и выхватила у меня трубку.

– Доброе утро, синьора, – воскликнула она, и голос ее был слаще меда.

– Я понятия не имела, что вы уже вернулись из Рима. Как ректор? – Она улыбалась и кивала, жестами призывая меня к молчанию. – Естественно, ректор получит все, что ему нужно, – продолжала она. – Я прослежу, чтобы книги сегодня же доставили вам домой. Их вручу вам либо я, либо один из моих помощников.

Последовали дальнейшие заверения, к которым присовокупили сообщение о том, что синьор Фосси, как всегда, перетрудился. И снова улыбки. И снова кивки. Затем, очевидно выслушав благодарность и поняв, что разговор окончен, она положила трубку.

Я поспешил сказать:

– Я сегодня же доставлю книги синьоре Бутали.

Синьорина Катти во все глаза уставилась на меня, и на лице у нее вновь появилось кислое выражение.

– Вам нет необходимости идти самому, – сказала она. – Если вы завернете книги, я могу их отнести. Это мне по пути, и синьора меня знает.

– Синьор Фосси приказал мне не спускать глаз с этих книг, – возразил я. – К тому же мое отсутствие нанесет библиотеке меньший ущерб, чем ваше.

Разъяренная, но признавая поражение, она вернулась к своему столу.

Долетевшее с высокой лестницы осторожное покашливание известило меня о том, что Тони все слышал. Я улыбнулся и снова принялся за работу. Доступ в мой родной дом на виа деи Соньи был обеспечен. Большего пока и не требовалось.

Я не вернулся в пансионат ко второму завтраку. Нашел небольшой ресторан на виа Россини, который, несмотря на то что был битком набит студентами, вполне мне подходил, чтобы перекусить на скорую руку. Вернувшись в библиотеку раньше других, я принялся упаковывать книги для супруги ректора.

Меня заинтриговало обстоятельство, что ректор с больничной койки потребовал те самые тома, которые так поразили мое воображение. Копаться в истории жизни Сокола у меня не было времени. Я сожалел об этом. Его безумие и его смерть я помнил. Но что происходило между ними, отец никогда не рассказывал.

Разумеется, об этом не упоминалось ни в путеводителях по Руффано, ни в буклетах с описаниями дворца.

"…Злоупотребления были столь исключительны по своей природе, что побудить к ним мог только дьявол. Когда жители Руффано выдвинули против него обвинения, герцог Клаудио отплатил им, заявив, что самим небом ему дарована власть решать, какого наказания заслуживают его подданные. Гордого разденут донага, надменного подвергнут оскорблениям, клеветника заставят умолкнуть, змея издохнет от яда своего. И уравновесятся чаши весов небесной справедливости".

И так на нескольких страницах. "Искушение" в герцогской спальне над библиотекой приобрело для меня новый смысл.

"Герцог Клаудио был, без сомнения, безумен. Именно этим после ужасной смерти Сокола объяснял его поступки наследовавший ему добрый и мягкий брат, великий герцог Карло. Подобные соображения не относились к приверженцам Сокола. Ни у кого из этой горстки распутников не было веры в свое божественное предназначение. Их миссией было насиловать и уничтожать. Столь великий страх и ненависть внушали они населению Руффано, что, когда произошла последняя резня и герцог был умерщвлен вместе со своими приспешниками, коридоры и парадные комнаты дворца были залиты кровью и над падшими свершались самые невероятные жестокости и отвратительные надругательства".

Разумеется, эти страницы помогут ректору скоротать время в больничной палате.

Я упаковал книги и, как только вернулся второй помощник, вышел из библиотеки и направился на виа деи Соньи.

Когда я приближался к ограде сада, волнение мое усилилось. Сегодня никто не прятался в тени. Я шел домой. Подойдя ближе, я, как и накануне вечером, услышал звуки рояля. Это был "Прелюд" Шопена. Звуки то взлетали вверх, то низвергались вниз с почти дикой насыщенностью и силой. Казалось, они ведут спор, страстный, яростный, который не потерпит постороннего вмешательства и все снесет на своем пути; но вот он стих, и звучание инструмента стало вкрадчивым, умоляющим. Нет, эта музыка не для того, кто лежит на одре болезни. Но ведь ректор в Риме, миль за сто пятьдесят отсюда.

Я толкнул садовую калитку и вошел. Здесь ничто не изменилось. Как и прежде, на небольшом огороженном пространстве росло одинокое дерево, но трава была подстрижена более аккуратно, чем в наше время. По выложенной плитами дорожке я подошел к двери и позвонил. Музыка смолкла. Неожиданно на меня напал панический страх, и я едва не убежал, как мальчишка, бросив книги перед дверью. Как сотни, тысячи раз до того,