Императорские апартаменты являлись очагом распространения этой заразы. Императрица была полностью поражена ею первой, а уже от нее заразились ее муж и дети. Теперь злой гений постоянно наведывался во дворец.

Известно положительное влияние Распутина на болезнь наследника. Придворный хирург, доктор Федоров, человек большой учености и здравого ума, который оперировал мою матушку и сохранил с ней добрые отношения, как-то признался ей, что и сам удивляется этой силе. Наследника полностью предоставили во власть Распутина. Бедный ребенок очень его боялся, но в то же время ждал его с огромной надеждой, поскольку знал, что каждое появление этого человека приносит ему облегчение.

Не довольствуясь этим первым отступлением от своих материнских прав, императрица отдала Распутину и своих дочерей. Выросшие в одиночестве, созревшие в унылой обстановке, в стороне от света и подруг их возраста, запертые в этом дворце, где царил культивируемый их матерью-императрицей мистицизм, они воспринимали Распутина как полубога. Они засыпали, только если он приходил к их кроватям благословить их. Дело происходило так.

Когда великие княжны ложились, к ним заходил Распутин, но при условии, что в комнате будет полумрак; это, как он объяснял, необходимо для религиозной атмосферы. Он подходил к императорским дочерям и, чтобы предать их тела Господу, касался их своей грубой грязной рукой. Отодвинув ворот ночной сорочки, он проводил рукой по их плечам и груди. Этот контакт обеспечивал им благословение… Распутин уходил, а великие княжны засыпали.

Их главной воспитательницей была г-жа Тютчева, женщина очень почтенная, происходившая из старинной дворянской семьи. Возмущенная этой сценой, свидетельницей которой она однажды стала, воспитательница отправилась к императрице и пожаловалась ей. То ли не поверив словам Тютчевой, то ли одобряя «благословения» старца и не желая, чтобы о нем говорили подобным образом, мать немедленно уволила воспитательницу.

В салонах г-жа Тютчева, чтобы объяснить свое громкое увольнение, такое неожиданное и оскорбительное, а также, очевидно, под влиянием обиды, рассказала правду нескольким близким людям. Те, в свою очередь, тоже пересказали историю. В конце концов разразился скандал.

Как это неизбежно случается, пересказы исказили информацию. Стали говорить, будто великие княжны являются любовницами Распутина, что, конечно, было неправдой. Не говоря уже о том, что воспитание и самих великих княжон, и, главное, их матери, несмотря ни на что, предохраняло этих девочек от подобного безумия, сам Распутин с его инстинктивной осторожностью воздержался бы от этого опасного шага, к тому же излишнего, потому что было достаточно женщин из высшего общества, готовых исполнять его капризы.

Его победы в Петрограде действительно были бесчисленны. Причем его слава как «божьего человека» не уступала его славе как любовника. Распутин знал о готовности угождать ему. В определенном обществе, где считалось возможным принимать его, устраивались вечера с единственной целью дать приглашенным возможность посмотреть на него. Людей приглашали «встретиться с Распутиным», как будто речь шла о выдающемся человеке, великом артисте. Люди ходили туда из угодничества или из простого любопытства.

Именно любопытству уступил я сам, направляясь в дом, где, как я знал, он должен был появиться. Княгиня М. разослала приглашения (в том числе моим родителям) на вечер, устраивавшийся в ее доме: ожидался приезд Распутина. Родители воздержались от поездки, но мне захотелось вблизи посмотреть на конокрада. Мне было всего пятнадцать лет; вследствие возраста мое присутствие не должно было иметь последствий.

Я уже некоторое время был в доме княгини М., когда среди приглашенных началось какое-то движение; люди стали переговариваться, перешептываться – объявили о приезде Распутина.

Сам я оставался за пианино, поскольку кто-то попросил меня поиграть. Распутин расположился в столовой; его окружили, протягивали ему серебряные стаканчики с водкой, прося выпить за здоровье той или иной особы. Он много пил. В этот момент княгиня подошла ко мне и попросила сыграть на пианино трепак для Распутина, который захотел сплясать. Я попытался уклониться. Княгиня настаивала. Я отказался. Подошел Распутин.

– Как твое имя? – спросил он меня.

– Алексей.

Тогда Распутин взял мою голову двумя ладонями и повернул меня на табурете, на котором я сидел за пианино, так что я оказался лицом к лицу с этим человеком. Он посмотрел на меня сверху вниз; остановил на моем лбу взгляд своих глаз, неприятный и трудновыносимый, но пронзительный и властный. И зазвучал его металлический, пронизывающий голос:

– Раб Божий Алексей, ты сыграешь трепак для отца Григория.

Смутившись, я стал играть. Распутин пустился в пляс. Плясал он тяжело и резко; движения были развязными и неуклюжими. Он много выпил.

Но справедливо будет заметить, что многие персоны в Петрограде отказывались принимать у себя этого чужака или хотя бы встречаться с ним. В их числе были и мои родители. Истинная аристократия в целом оставалась закрытой для Распутина. Лишь отдельные ее представители, особенно представительницы, преследуя личные интересы, составили вокруг этого пастыря стадо заблудших овец. Обычно это были персоны, в некотором смысле оторвавшиеся от своего класса и афишировавшие свои прогрессивные взгляды: это была диссидентствующая часть, имеющаяся в аристократии любой страны, которую теперь называют «модничающей». Очень часто это были старые девы, чья нервная система в большей или меньшей степени была расшатана возрастом и безбрачием, известные своей доверчивостью и странностями. Согласитесь, сомнительное окружение для Божьего посланца.

Что же касается его достоинств как любовника, они привлекали к нему и удерживали возле него женщин всех классов. Чувственность Распутина, подстегиваемая его стерильной мужской силой, позволяла ему добиваться многочисленных побед и не обделять вниманием ни одну из любовниц, даже с появлением новых. Он был способен даже самую требовательную заставить простить его неверность. Результатом этого становилось чувственное раскрепощение его подруг, их эротическое соперничество, заводившее их за всякие пределы воображения.

Определенно, что в этом разврате грешницы находили для себя оправдание в той роли посредника между Богом и людьми, которую играл Распутин. По его словам, их падение было их возвышением; требуя от них снисходительности и уступчивости, он приближал их к Богу. Они в это верили, по крайней мере, делали вид, что верят. Без этой псевдорелигиозной приправы их недостойное поведение потеряло бы свое оправдание, смысл существования и, очевидно, часть привлекательности.

Но святость Распутина признавали главным образом потому, что ее слепого признания требовала императорская чета. Если его престиж как мужчины проистекал от его репутации святого, то репутация святого создавалась престижем императорской власти. Таким образом, чтобы считаться посланцем Бога, ему следовало оставаться близким к Романовым и демонстрировать эту близость. Так приближенный к Небу, он должен был оставаться приближенным ко двору. Его тройная власть – могущественного министра, чудотворца и суперлюбовника – зависела от милостей императора и императрицы. И он это чувствовал.