Повисла пауза, в течение которой Даша едва сквозь кафельный пол магазина не провалилась.

Стыд-то какой, срам какой! Она посмела потревожить Баскакова в момент, когда он был со своей женщиной, на которой собирался жениться! Та Дашин звонок расценила по-своему, осерчала и убежала куда-то. А господин Баскаков – провалиться бы и ему тоже вместе с его американской пассией – теперь станет гневаться и орать на нее.

А ей что делать??? Отключаться? Бежать из магазина? Она бы так и сделала, если бы не те парни с глазами наемных убийц, которых наняли наблюдать за ней, а то и еще чего похуже.

– Слушаю вас, Дарья Дмитриевна, – проговорил после паузы Баскаков ледяным тоном. – Кстати, на часы смотрели? Во времени не потерялись?

– И смотрела, и не потерялась! – возмутилась она. – И ни за что не потревожила бы вас с вашей милой, если бы не ваши люди!

– Какие люди?

– Те, что ведут меня от самого подъезда!

– Куда ведут? От какого подъезда? – Он отчетливо, не стесняясь, выругался.

– От моего подъезда ведут! И дошли за мной до самого магазина!

– Что вас раздирает каждый раз по ночам в магазин шляться, Дарья Дмитриевна! – голосом сварливого мужа-ревнивца завопил вдруг Баскаков. – Полночь! Уже полночь! Какого черта вы делаете в магазине? Дня мало? У вас же времени навалом, вы же не работаете теперь! За чем вы туда?..

– За творогом.

– За чем??? – у него аж голос осип от изумления. – Творог-то вам ночью за каким чертом?!

– Сырников хочу! – рявкнула она, вдруг осознав всю несуразность своей затеи. – Со сметаной!

– Ага, сырников, значит, со сметаной...

Ей вдруг показалось, что он беззвучно смеется, и даже глаза его увидела, какими они могут быть в этот самый момент. И сделалось, невзирая на отменную работу кондиционеров супермаркета, невыносимо душно от того, какими именно ей увиделись эти глаза.

– А как выглядят мои люди, могу я узнать?

Даша описала внешность каждого.

– Они очень похожи друг на друга, – закончила она. – Уберите их, Баскаков. Мало вам вашего Саши Косого? Мало...

– Что-о???

Шипение трех голов Змея Горыныча услышала она в его вопросе, которым он перебил ее.

Ответить она не смогла, язык увяз между зубами.

– Стой, где стоишь, – приказал он таким тоном, что она и захоти, не ослушалась бы. – Я скоро буду...

К машине он тащил ее под локоток с такой силой, что замешкайся она, засеменила бы за ним на коленках. Он бы и не заметил, настолько был зол. Он и бугаев не заметил бы, не обрати Даша его внимание на них.

– Не хотите подойти к ним и поздороваться? – съязвила она, с благодарностью перекладывая пакеты в руку Баскакова, когда он только-только столкнулся с ней нос к носу.

– С кем поздороваться? – он обернулся, скользнул равнодушным взглядом по ребятам, будто и не узнал их вовсе, пожал плечами. – У меня нет здесь знакомых.

– Да ладно вам, Захар Валентинович, – улыбнулась Даша. – Мы же с вами взрослые люди. Сначала наследил Молюков Александр, теперь...

И вот тут он рассвирепел. Одной рукой трепал ее пакеты по ветру, будто и не весили они восемь кило суммарно. Второй сжимал ее локоток и тащил к своей машине. Открыл дверь, впихнул ее, потом куда-то забросил пакеты, те с тревожным стеклянным хрустом угомонились позади ее спины. Сел на свое место и тронул машину, взвизгнув покрышками по горячему асфальту.

Молчал он очень красноречиво. Даша ежилась всю дорогу до дома, а дороги той было минуты три-пять от силы. Лучше бы орал, уютнее было бы. Огрызаться можно, клеймить его опять же.

А то молчит!

К слову, ее преследователей как ветром сдуло, стоило Баскакову в ее локоток вцепиться. Только что топтались у газетного киоска, глядя в Дашину сторону, и вдруг словно растворились.

И он еще смеет утверждать, что это не его люди! Неубедительно, господин Баскаков! Совсем неубедительно!

– Входи, – приказал он ей, открыв дверь Дашиной квартиры ее же ключами.

Даша вошла. Остановилась у порога, наблюдая. Войдет – нет? Миссия его вроде бы закончилась. Наблюдение снято. Она доставлена в целости и сохранности до дома. Чего он мешкает?

Вошел. Толкнул ногой дверь, захлопывая. И пошел сразу в кухню. Там ставшим уже привычным жестом швырнул пакеты на стол. Оперся обеими руками о него, пока еще не поворачиваясь к ней. И так стоял какое-то время.

И лучше бы так и стоял, потому что, когда повернулся, ей снова захотелось лететь вниз через все этажи и перекрытия.

Лик его был ужасен, ничего больше и не вспомнилось из прочитанной литературы!

Губы побелели, скулы заострились, анализировать выражение глаз она поостереглась. Жить не захочется, точно, если расшифруешь!

– Я жду объяснений!!! – потребовал он негромко, но с выражением. – Жду немедленных объяснений!

– Вы ждете?! – она аж попятилась. – Сверхнаглость, не находите, господин Баскаков? Это я жду объяснений!

– Каких же? – Он до такой степени сузил глаза, что вряд ли вообще ее видел. – Что я должен объяснить?

– Первое – почему вы до сих пор никак не успокоитесь и не снимете своих людей с наблюдения?

– А второе?

– Второе... Ну, второе, мне хотелось бы, чтобы вы признали, что проиграли мне в который раз.

– Ага! – Баскаков оттолкнулся от стола и пошел описывать круги вокруг нее. – Я проиграл?

– Да, да.

– В который раз?

– Именно!

– Не вы проиграли, пытаясь засадить невиновного человека за решетку?

– Вы не агнец божий, прекратите ломать комедию! – возмутилась Даша, стоять в круге, очерченным им, было страшно. – Вы бизнесмен, который...

– Именно!!! – заорал он не своим голосом. – Я бизнесмен! А вы пытались сделать из меня преступника, убийцу!!!

– Я не пыталась сделать из вас преступника. Я пыталась доказать, что это так и есть.

– Доказали? – Он встал сзади и дышал теперь ей шумно в голову.

– Нет, – она поежилась.

Кто знает, что у него на уме? Может, он сейчас как раз глушитель на пистолет навинчивает, стоя вот так сзади и опаляя ее затылок огнем.

– Так кто же проиграл в этом случае, а? – Он зашел спереди, слава богу, руки были пустыми, пистолет отсутствовал, глушитель тоже. – Итак, второй пункт плавно опускаем? Признавать мне нечего, и объяснений быть не может.

– Ладно... – поспешила она согласиться. – Хотя ваш провал с Сашей Косым...

Она тут же запнулась.

Стоять с ним лицом к лицу было еще хуже. Ощущение собственной уязвимости и наготы было непередаваемым.