— Стой, или я пущу вас ко дну!.. — приказал он, склонившись через борт.

Сандокан живо встал.

— За кого вы меня принимаете?.. — сказал он на хорошем английском языке.

— О! — с изумлением воскликнул офицер. — Сержант сипаев!.. Что вы делаете здесь, вдали от Лабуана?

— Иду на Ромадес, сударь, — ответил Сандокан.

— А с чем?

— Должен отвезти приказы на яхту лорда Гвиллока.

— Оно находится там, это судно?

— Да, капитан.

— И вы идете туда на пироге?

— Не смог найти ничего лучшего.

— Будьте осторожны: вблизи рыщут праос малайцев.

— Ах так! — воскликнул Сандокан, с трудом сдержав радость.

— Вчера утром я видел два и предполагаю, что они шли с Момпрачема. Если бы у меня было на несколько пушек больше, не знаю, держались бы они сейчас еще на плаву.

— Спасибо за предупреждение, капитан.

— Вам ничего не нужно, сержант?

— Нет, сударь.

— Счастливого пути!

Канонерка взяла прежний курс на Лабуан, а Джиро-Батол сориентировал парус на Момпрачем.

— Ты слышал? — спросил его Сандокан.

— Да, мой капитан.

— Наши суда бороздят море.

— Они все еще ищут вас, капитан.

— Они не верят в мою смерть?

— Конечно, нет.

— Вот будет сюрприз для Янеса, когда он увидит меня. Мой добрый и верный товарищ!

Он снова уселся на корме, все еще оглядываясь на Лабуан, и больше не разговаривал.

На заре только сто пятьдесят миль отделяло беглецов от Момпрачема — расстояние, которое они могли покрыть за двадцать-тридцать часов, если ветер не ухудшится.

Малаец извлек из-под своего сиденья на пироге старый глиняный горшок с провизией и предложил Сандокану, но тот, во власти своих воспоминаний, даже не ответил ему.

— Его околдовали, — повторил малаец, качая головой. — Если так, горе англичанам!..

В течение дня ветер несколько раз падал, и лодка, тяжело переваливаясь по волнам, зачерпнула воды. Однако к вечеру поднялся свежий юго-восточный ветер, быстро увлекая ее к западу, и дул до следующего дня.

На закате малаец, стоявший на ногах на носу, заметил впереди темную полоску, которая выступала над морем.

— Момпрачем!.. — вскричал он.

Услышав этот крик, Сандокан, который все еще сидел в задумчивости на корме, рывком поднялся.

Мгновение — и это был уже совсем другой человек: всякая меланхолия исчезла с его лица. Глаза его метали молнии, губы твердо сжались.

— Момпрачем! — воскликнул он, выпрямляясь во весь рост. — Мой Момпрачем!..

И остался стоять, жадно глядя на этот дикий остров, оплот его силы и власти, который он с полным правом называл своим. Он чувствовал, что вновь превращается в прежнего пирата, неукротимого, неистового Тигра Малайзии.

— Мой Момпрачем, наконец-то я вижу тебя!

— Мы спасены, Тигр, — сказал малаец, сияя от радости.

Сандокан посмотрел на него с улыбкой.

— Заслуживаю ли я еще это прозвище, Джиро-Батол? — спросил он.

— Да, капитан.

— А все-таки я думаю, что не заслуживаю его больше, — прошептал Сандокан, вздохнув.

Он схватил весло, которое служило рулем, и направил пирогу к острову, своими скалистыми берегами уже приближавшемуся к ним.

Ближе к полуночи, никем не замеченные, они причалили к большому молу на острове.

Сандокан спрыгнул на берег и остановился у первых ступенек извилистой лестницы, которая вела в его дом.

— Джиро-Батол, — сказал он, обращаясь к остановившемуся малайцу, — возвращайся в свою хижину, предупреди пиратов о моем возвращении, но скажи им, чтобы они оставили меня в покое пока. Мне надо поговорить там наверху о таких вещах, которые не для всяких ушей.

— Хорошо, капитан. Я страшно рад, что вернулся сюда. Один я не добрался бы, наверное. И знаете, капитан, я не только готов лечь костьми за вас, но, если вам понадобится человек, чтобы спасти даже англичанина или англичанку, я на это готов.

— Спасибо, Джиро-Батол! Спасибо… а теперь уходи! — И, взволнованный воспоминанием о Марианне, невольно вызванным малайцем, он поднялся по ступенькам, растворившись в густой темноте.

Добравшись до вершины утеса, Сандокан остановился и еще раз обернулся на восток, к Лабуану.

— Великий Боже! — прошептал он. — Какое расстояние отделяет меня от нее! Что она делает сейчас? Оплакивает меня, как мертвого, или грустит, как о пленнике.

Он вдохнул ночной ветер, как если бы вдыхал далекий аромат своей любимой, и медленными шагами пошел к своему дому, где еще светилось одно окно.

Он заглянул сквозь оконные стекла и увидел человека, сидящего за столом, в задумчивости обхватив голову руками.

— Янес, — прошептал он, грустно улыбнувшись. — Что он скажет, когда узнает, что Тигр вернулся побежденным и околдованным?

Он сдержал вздох и тихо-тихо открыл дверь, так что Янес не услышал его.

— Ну что, дружище, — сказал он громко. — Не забыл ты Тигра Малайзии?

Он еще не закрыл рот, а Янес уже стиснул его в объятиях, восклицая в изумлении:

— Это ты?.. Черт возьми, это ты, Сандокан!.. Ах!.. Я думал, что ты погиб!..

— Нет, как видишь, я вернулся.

— Но, дружище, где же ты пропадал? Уже четыре недели, как я жду тебя, теряя надежду. Что ты делал столько времени? Ты ограбил какой-нибудь султанат, или это Жемчужина Лабуана так околдовала тебя?

Его веселье и радость, однако, не затрагивали Сандокана. Пират стоял перед ним в молчании, с грустным взглядом и потемневшим лицом.

— В чем дело? — спросил Янес, удивленный этим молчанием. — Почему ты так смотришь? И что это за форма на тебе? Случилось какое-нибудь несчастье?

— Несчастье! — воскликнул Сандокан хриплым голосом. — Ты, значит, не знаешь, что из пятидесяти человек, которых я повел с собой на Лабуан, вернулся один только Джиро-Батол? Все они пали у берегов этого проклятого острова, а мои суда покоятся на дне моря. На этот раз я разгромлен и побежден.

— Побежден — ты!.. Это невозможно!

— Да, Янес, я был побежден и ранен; мои люди уничтожены; а сам я возвращаюсь смертельно больной!..

Понурившись, Сандокан подошел к столу, сел, одним духом опрокинул стакан виски и прерывающимся хриплым голосом рассказал все, что случилось с ним: и о прибытии на Лабуан, и о встрече с крейсером, и об отчаянном сражении своих праос, и про ночной абордаж, рану, полученную при этом, про то, как плыл, истекая кровью, к берегу.