Еще во вкладыше всегда были представлены самые модные модели сезона. И, что замечательно, полюбовавшись черно-белыми фотографиями (вот странно: сам журнал был цветной, а вкладыш печатали на чуть желтоватой бумаге самого плохого качества), можно было развернуть приложение во всю ширь и ознакомиться с выкройками представленных нарядов. Так что это был, можно сказать, вкладыш-трансформер.

Интересно, где сейчас стопки этого бесценного богатства?

Тетя Вера и тетя Маша прожили длинную жизнь и умерли с разницей в три года — сначала тетя Вера, она была старшая. Потом — тетя Маша. И мало есть примеров, когда женщины, будучи совершенно одинокими, так красиво закончили свой путь. Тетя Вера пролежала в больнице несколько недель и умерла. Перед смертью ей подстригли волосы, и, по словам мамы, она стала выглядеть удивительно молодо, хотя ей было уже за восемьдесят. Через три года тетя Маша отправилась на службу в церковь и, не дойдя совсем чуть-чуть, упала со словами: «Люди, умираю. Хочу домой». Через две недели ее не стало.

«Почему они не вышли замуж?» — не раз спрашивала я у мамы. Ответы были разные: «после войны было мало мужчин», «в семье было пять женщин, и никто не хотел взваливать на себя такую обузу», «они были очень бедные». И только когда я стала взрослой, мама дала точный и безжалостный ответ: «Такая судьба. А ведь они были в молодости очень красивыми».

Плакали ли эти две женщины? На моей памяти — трижды. Когда умерла их мама. Когда я, шестилетняя, обидела тетю Веру, сказав, что не буду с ней дружить, потому что у нее нет маникюра и руки всегда грязные. И когда в подвале дома нашли кошку, умершую при родах. Тетя Маша и тетя Вера рыдали так, будто потеряли близкого родственника. «Мам, кошку, конечно, ужасно жаль. Но почему они так сильно расстроились?» — «Ты еще не понимаешь, — ответила мне мама. — Они оплакивают свою жизнь».

«Что ты хочешь взять на память о тете Вере и тете Маше?» — спросила меня мама. «Знаешь, если только два стареньких крепдешиновых платья, — ответила я. — Одно — серое с сиреневыми цветочками, а второе — черное с ярким оранжево-желтым узором».

Эти платья очень старые. Носить их никто не будет. И я тоже, конечно. Зачем они мне? Трудно ответить. Но я помню, как в детстве и в юности мне ужасно хотелось перекроить их и сделать для себя, например, юбку. Но я никогда в жизни не сказала бы об этом своем желании ни тете Вере, ни тете Маше. Я точно знала: эти наряды «под запретом» и трогать их не надо. Тогда я не понимала, почему. А сейчас знаю абсолютно точно: у «девок», то есть у молодых одиноких женщин, обязательно должны быть выходные платья — яркие, крепдешиновые… И неважно, что платья моих тетушек много лет пролежали в шкафу. Они не стали менее привлекательными. И это только кажется, что они так и не пригодились.

P.S. Лиза, посмотри, плиз, подходит ли эта статья в рубрику «Мои первые уроки глянца». Если нет, я не обижусь. Н.

— Вань, так что ты об этом думаешь? Можно печатать? — Лиза неслышно подошла сзади и обняла его за шею. Она ничего не любила в своей жизни так, как эти вечерние несколько часов, которые повторялись каждый день на протяжении уже нескольких недель. Первый раз такое случилось в конце декабря, когда Иван решил остаться у нее. Потом они вместе встретили Новый год — тихо, можно сказать, посемейному. Пили шампанское, смотрели кино, занимались любовью. Это была самая обычная, довольно скучная жизнь, которую Лиза всегда втайне презирала. Но только сейчас она поняла, что скучной она перестает быть в тот момент, когда рядом тот человек, которого можно назвать своим.

После нескольких дней отдыха Лиза вернулась на работу, потому что нужно было сдавать номер. И снова в их короткой совместной жизни настали почти семейные будни. Она приходила домой часов в восемь. Ужинали вместе. Обычно Иван готовил что-нибудь вкусное, но непременно мясное. За эти три недели, что Иван Бекетов прожил в ее доме, Лиза съела столько мяса, сколько не позволяла себе за все последние десять лет. Но в нынешней жизни ей нравилось все. Нравилось, как Иван важно и со знанием дела дает ей советы — печатать или нет тот или иной материал. Она еще днем присылала ему все статьи, так что тема для вечерних разговоров была всегда. Пару раз они даже поругались. Лиза была уверена, что статья непременно понравится читательницам, а Бекетов считал ее полным бредом. И вот сейчас она ждала, как он оценит эту абсолютно выбивающуюся из формата глянца историю про двух деревенских старушек.

— Лиза, я думаю, что тебе не надо ее печатать, — уверенно ответил Иван. — Это слишком для твоего журнала.

— Слишком — что? Слишком печально? Да, ты прав. Тут слишком много всего неформатного. Деревенские бабушки… и самое главное — они ведь умерли, — начала рассуждать Лиза, еще раз пробегая глазами по тексту на экране компьютера.

— Да, в глянце смерти нет, — улыбнулся Бекетов.

— А с другой стороны, мне кажется, это отличная идея. Писатели рассказывают, как они впервые познакомились с глянцем — в самом широком смысле этого слова.

— Нет, Лиза, не в этом дело. Ты делаешь обертку. А для обертки это слишком хорошая история. Понимаешь?

— Не совсем, — ответила Лиза, и в голосе ее зазвучал металл. — Может, ты снова будешь говорить о том, что я занимаюсь ерундой? Что глянец — это для идиотов?

— Нет, — покачал головой Иван. — Просто в жизни каждого человека бывают разные периоды. В один период ему хочется все знать про содержание, и он читает книжки. В другой — про обертку. И тогда он скупает глянцевые журналы. Ничего ужасного в этом нет. В жизни все должно быть. Но сейчас ты зачем-то хочешь выйти за территорию своего жанра. Зачем? Только потому, что тебе самой стало скучно заниматься изготовлением красивой упаковки? Но при чем здесь люди? Они будут ждать красивую историю, а ты им предлагаешь реальную человеческую жизнь. Мне кажется, это и есть самая большая пошлость на свете. Уж лучше пусть твои писатели пишут о том, как впервые позволили себе купить ботинки «Прада» и в связи с этим пережили нечеловеческий восторг.

— Ты жестокий, — вздохнула Лиза. — Знаю, ты считаешь, что я занимаюсь какой-то ерундой.

— Нет, я такого не говорил. Я сказал, что все должно быть уместно. Тебе надо продать товар рекламодателей — одежду, духи, крема? Так продавай! Ведь ты умеешь это делать лучше всех. Разве не так? И не надо продажу всего этого барахла смешивать с подлинной человеческой драмой. Разве она поможет тебе что-то продать? По-моему, наоборот.

— Знаешь, Ваня, мне кажется, ты все упрощаешь. Не могу же я в каждом номере петь гимн духам и ботинкам!

На этот раз Лиза рассердилась по-настоящему. Потому что он был прав. Она знала, что то же самое, но другими словами ей скажет Князев. Лиза села на диван и закуталась в плед из бледно-голубой норки. Его давным-давно подарили рекламодатели.

— Тогда займись чем-нибудь другим, — засмеялся Иван. — Выпускай литературный журнал. Или пиши сценарии. Только на этом ты вряд ли деньги заработаешь.

Он подошел и сел на ковер возле ее ног. Несколько минут они будто играли в молчанку — кто первым не выдержит и скажет фразу, которая поставит точку в их споре. Но слов не было. Лишь немного спустя Иван стянул с нее плед и начал очень нежно целовать ее колени. Так, наверное, он просил прощения за то, что уже не в первый раз дал понять, что не особенно уважает то, чем занимается Лиза.