Как мы попали в такой дом? В «правительственный дом», как тогда говорили. Дело в том, что мамин папа – то есть мой дедушка Вася – был шофером в гараже Совета Министров. Кстати говоря, сам гараж был в здании Манежа. Только потом там сделали выставочный зал. Так вот, мой дедушка возил разных начальников – и поэтому они с бабушкой Аней и с четырьмя детьми – в том числе и с моей мамой – когда-то давно получили комнату в полуподвальной коммуналке этого дома.

А потом их дети выросли и разъехались, остался только младший сын, мой дядя Валерий. Тогда дедушка Вася, бабушка Аня и Валерий получили комнату в новой квартире в новом районе. Квартира эта была тоже коммунальная – но маленькая, двухкомнатная.

А мы с мамой и папой переехали в их комнату. В квартиру, где прошло детство моей мамы.

Это была очень интересная квартира.

Хоть она была и подвальная, в нашу комнату по вечерам часа на два заглядывало солнце. И вообще она была гораздо веселее бабушкиной.

Те квартиры, которые были над нами, назывались «барскими». А наши – которые были в полуподвалах по всему дому – никак не назывались. Кстати говоря, они были точно такие же, как «барские», – а как же иначе, если они были точно под ними. С одной разницей – у нас не было выхода на парадную лестницу. Ход к нам был через кухню, которая выходила на черный ход.

Ну и самая главная разница – в «барской» огромной отдельной квартире жила одна семья, а в наших коммуналках – сколько комнат, столько и семей. Шесть, семь или восемь. Потому что наши квартиры были для прислуги. В общем, так оно и было: там жили шоферы, электрики, водопроводчики, охранники и их дети.

Но не только.

Например, в нашей квартире жила старая коммунистка с очень революционерской фамилией Крышталович. Я в детстве читал книги про революцию, и там были люди с похожими фамилиями – Буташевич-Петрашевский, Кржижановский, Дзержинский и даже Дебогорий-Мокриевич. Я понял, что наша Нина Николаевна Крышталович – из той же компании. Но, наверное, никаких особых заслуг у нее не было – вот и дали ей на старости лет комнату в полуподвале «правительственного дома». Зато самую большую, с двумя окнами. Она была тоже старушка, но выглядела совершенно иначе, чем старорежимные Вера Аркадьевна и Евгения Константиновна из бабушкиной квартиры. Они были в седых кудряшках и кружевах. А это была революционная старушка. Она ходила в черной длинной юбке и белой блузке с тонкой черной ленточкой под воротником. У нее была короткая седая стрижкаи всегда черная беретка на голове.

Еще у нас жила портниха Вера Сергеевна с взрослой дочерью Тамарой. Это та самая Вера Сергеевна, которая в рассказе «Кот в сапогах» одолжила Дениске хвост от старой горжетки.

Жил уволенный на пенсию сотрудник разведки Иван Кулагин и – в другой комнате – его бывшая жена с сыном и дочерью. В дальнем конце квартиры жила загадочная семья Абрикосовых. Никого из них, кроме старухи Анны Ивановны, не было видно. Про них соседи говорили шепотом: «Петька Абрикосов опять сел. А Сашка Абрикосов вроде вышел…» Я, хоть и маленький был, но понимал, что значит «сел» и «вышел». В тюрьму сел, из тюрьмы вышел.

Еще у нас жила Галя Козлова со своим мужем Юрой Красногорским, и у них была дочка Алёнка. Да, та самая Алёнка, Денискина подружка. Она была младше меня на два года, очень веселая и добрая девочка. Мы все время играли с ней и с Мишкой, который приходил к нам в гости. Коридор у нас был длинный, бегать было хорошо.

В рассказе «Чего я не люблю» написано: «Когда я ложусь спать, не люблю, чтобы в соседней комнате пели хором

«Ландыши, ландыши…».

Это правда. В соседней комнате – в Аленкиной – часто собирались гости и за столом пели эту песню. Она тогда была очень популярная, ее все время передавали по радио. А гости ее пели очень громко, вот так: «Ландышеее, ландышеее!» Уж не знаю, как Аленка могла спать под такой крик.

Вообще в этой квартире часто было шумно.

Бывший сотрудник разведки Иван Кулагин любил выйти на кухню и рассказывать о своей боевой молодости – как он «в зарубежных странах контру стрелял». То есть уничтожал врагов советской власти. Гордо так рассказывал. Потом у него вдруг менялось настроение. Он мрачно говорил, что убивать людей – грех перед богом. Что он душу свою загубил. Вскакивал с табурета и начинал колотиться в дверь старой революционерки Крышталович. Кричал, что коммунисты сгубили его душу и из него убивца сделали. Старушка Крышталович бесстрашно выходила в коридор, седая и строгая, и говорила: «Иван Петрович, стыдитесь! Вы, наверное, пьяны? А вы ведь член партии!»

Он выпучивал глаза, доставал из кармана картуз, надевал его козырьком назад, смеялся и говорил: «А Ленин тоже кепочку носил!»

И шел в свою комнату.

Меня уже лет пятьдесят спрашивают:

– Дениска, Денис, Денис Викторович! А про кашу из окна – это правда?

Неправда.

Да, я терпеть не мог манную кашу. Но из окна я ее не выливал. Но не потому, что я был такой воспитанный или нерешительный. Я не сделал это по техническим причинам. Я же говорю – мы жили в полуподвале. Окно было высоко-высоко. Примерно на высоте роста взрослого человека. Подоконник был на уровне асфальта. Я не говорю «на уровне тротуара», потому что окно выходило во двор. Но всё равно иногда видны были чьи-то ботинки, идущие мимо. Так что если бы мне и пришла в голову мысль выплеснуть кашу в окно, мне надо было бы встать на стул, забраться на подоконник – и я бы, конечно, обляпался сам.

В рассказе «Тайное становится явным» милиционер говорит Денискиной маме:

– Государство предоставляет вам новое жилье со всеми удобствами, и между прочим, с мусоропроводом!

На самом деле никакого мусоропровода у нас не было.

Наверное, в этом рассказе была мечта моего папы о нормальной квартире.

Кстати говоря, квартира уже строилась.

Мы летом 1961 года переехали в новый дом, в кооператив артистов Большого театра и Мосэстрады. Квартира была на одиннадцатом этаже. Так что и тут с кашей не получается – если бы я ее выплеснул в окно, она бы развеялась на мелкие брызги, ее отнесло бы далеко, и пострадавший дяденька все равно бы не догадался, откуда она прилетела.

Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму. Она, наверно, задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго стояла на автобусной остановке. Не знаю. Только все родители нашего двора уже пришли и все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с бубликами и брынзой, а моей мамы все еще не было…