Множество людей потакают своему иррациональному желанию видеть осмысленное объяснение всему, что происходит в нашем хаотичном мире, причем зачастую это принимает настолько общепринятые формы, что мы даже не задумываемся об их реальной ценности. Например, громадная индустрия бизнес-новостей постоянно предлагает нам развернутые объяснения того, что происходит на мировых биржах, хотя, по всей вероятности, большую часть времени на них не происходит ровным счетом ничего выдающегося. Телеканалы бизнес-новостей снабжают нас нескончаемым потоком сводок о «событиях» на глобальных финансовых рынках, с уверенностью знатоков объясняя, что индекс Гонконгской фондовой биржи растет, или индекс Британской фондовой биржи опускается, или фьючерсы Доу остаются неизменными из-за последнего отчета об уровне безработицы, или переговоров об урегулировании суверенного долга, или квартального отчета о прибылях и убытках ведущих компаний. Разумеется, нулевая гипотеза состоит в том, что вся деятельность мирового рынка есть совокупный результат миллионов независимых решений индивидуумов, каждый из которых, по меткому выражению Джона Мейнарда Кейнса, пытается «угадать, что будет делать толпа, лучше, чем сама толпа»[64]. Однако нулевая модель, гласящая, что колебания рынка не имеют общей или предсказуемой зависимости от каких-либо внешних причин, в бизнес-новостях не фигурирует никогда. Возможно, тут дело в том, что бизнес-новости – это тоже, в конце концов, бизнес. И честное выдвижение нулевой гипотезы скажется на этом бизнесе отнюдь не лучшим образом. Маловероятно, что у зрителей вызовет большой интерес сообщение вроде: «Сегодня на Уолл-стрит опять происходят всякие случайные вещи! Подробности в двухчасовых новостях!» Те, кто занимается бизнес-новостями, исходят из посылки, что все в мире подчиняется гармонии и смыслу и их работа – подтвердить это, даже если подтверждения придется высасывать из пальца.

Нулевые гипотезы имеют ключевое значение для науки даже тогда, когда они абсолютно ошибочны, – ведь только в попытках найти доказательства их несостоятельности и рождаются важнейшие открытия. Для примера можно взять такую нулевую гипотезу: «курение сигарет не вызывает рак». Согласно этой гипотезе рак легких может иметь различные причины, и курение само по себе не оказывает закономерного влияния на риск заболеть раком. Многие люди курят, и многие курильщики заболевают раком легких, но в соответствии с нулевой гипотезой причинно-следственной связи между этими явлениями нет. Любопытно, что в 1950-х годах тот же Рональд Фишер[65] с большим энтузиазмом выступал публичным адвокатом этой удручающе неверной и весьма вредной нулевой гипотезы, которая с тех пор успела окончательно доказать свою несостоятельность. Другая, более современная нулевая гипотеза гласит, что «глобальное потепление не связано с выбросом в атмосферу парниковых газов в результате деятельности человека». В этих обстоятельствах работа ученых заключается в том, чтобы доказать ошибочность нулевой гипотезы, собрав веские доказательства обратного. Иначе говоря, обязанность сбора научных доказательств всегда лежит на тех, кто хочет показать, что нечто особенное происходит, а не на тех, кто считает, что все идет своим чередом.

Потратив годы на борьбу с грейфеновским стандартом «обильных доказательств», я пришел к убеждению, что область эволюционной биологии стала чем-то напоминать отчеты о новостях на финансовых рынках. Ученые, работающие в этой области, полностью убеждены, что некое явление, подчиняющееся идее гармонии и смысла, а именно адаптивный половой отбор, должно происходить всегда и повсеместно. Откуда же это убеждение? Если присмотреться к нему внимательнее, окажется, что в большинстве случаев оно основано всего лишь на вере, что мир должен быть устроен именно таким образом. Помните, отвергая дарвиновскую теорию выбора полового партнера, Уоллес декларировал как основополагающий принцип, что «естественный отбор действует постоянно и в огромном масштабе». И этот тезис сохранился до сих пор в почти неизменном виде.

Несмотря на неизбывную странность, неудобную для восприятия многими людьми, механизм полового отбора Ланде – Киркпатрика[66] – это не просто альтернативная гипотеза по отношению к адаптивному выбору партнера; это вполне приемлемая нулевая модель эволюции брачных украшений и предпочтений. Она описывает, как осуществляется эволюция посредством выбора полового партнера, если ничего особенного не происходит – то есть если партнеры просто выбирают то, что им нравится, и точка. Поскольку в основе всякой эволюции лежит генетическая изменчивость, модель Ланде – Киркпатрика предполагает генетическую изменчивость и признаков, и предпочтений. Однако в эту модель не заложена ни вариабельность партнеров по качеству, ни то, что брачные признаки коррелируют с этим качеством, ни то, наконец, что естественный отбор влияет на половые предпочтения таким образом, чтобы вызывать предпочтение именно этих брачных признаков. Вот почему эту модель можно считать нулевой[67].

И если механизм Ланде – Киркпатрика является нулевой моделью для эволюции брачных признаков и предпочтений, то ее истинность и нельзя доказать. Следовательно, требование Грейфеном «обильных доказательств»[68] процесса Фишера – Ланде оказалось столь риторически действенным именно потому, что его невозможно выполнить. Шах и мат! Именно в эту ловушку я и попал, когда понял, что никогда не смогу удовлетворить моих рецензентов. И именно по этой причине вот уже 150 лет после публикации «Происхождения человека…» и 25 лет после статьи Грейфена 1990 года ни в одном учебнике не найти общепризнанного примера арбитрарного выбора полового партнера. Точка. Гамбит Грейфена оказался триумфальным.