— Брат давал мне читать ваши «Сатурновские стихотворения» и «Галантные празднества», они все очень понравились… хотя некоторые места показались чересчур резкими.

Верлен смущенно поклонился и сказал, что в будущем надеется написать стихи, которые ее восхитят. Они обменялись несколькими банальными фразами и на этом простились.

В кафе Дельта Верлен был уже другим человеком. В мыслях и мечтах он был где-то далеко. Вокошар больше его не интересовал. В этот вечер он даже мужественно отказался от своего привычного абсента! Это была любовь с первого взгляда.

Верлен буквально заболел, стал подавленным и раздраженным. Эта совсем еще юная девушка обладала какой-то магической властью, и он никак не мог забыть ее очаровательную, немного шепелявую речь и светлую улыбку.

На следующий день он отправил своей красавице экземпляр «Сатурновских стихотворений» с красноречивым посвящением: «Мадмуазель Матильде Моте де Флервиль от любящего и верного друга — Поля Верлена».

Чтобы вновь обрести смелость, он прибегнул к старому проверенному средству — абсенту. Однажды вечером, сильно повздорив с кем-то в кафе, он вернулся домой в таком взвинченном состоянии, что матери пришлось уговорить его провести несколько дней в Фампу, чтобы немного успокоиться.

4 июля Верлен извещает Лепеллетье телеграммой: «Неожиданно заболел, сразу уехал. Письмо матери моему начальнику. Подробности позже или скоро вернусь зависимости ответа».

Эти последние слова наводят на мысль о том, что Верлен уже договорился с Сиври о следующей встрече с Матильдой. Вернувшись в Париж через четыре дня, он выглядел умиротворенно, но абсент вскоре вернул его в прежнее нервозное состояние.

Тогда, в июне 1869 года, у г-жи Верлен остановилась бывшая горничная Луизы Гранжан, искавшая работу в Париже. Эта женщина, Виктория Бертран[143], была в ужасе от сцен, которые ей невольно приходилось наблюдать. Так, в письме из Батиньоля от 18 июля 1869 года, адресованном г-ну Перо в Пализёль, она сообщает: «В пять утра он явился домой пьяный, выхватил из отцовской коллекции оружия саблю, кинжал и огромный охотничий нож и закричал, что сейчас убьет мать! В другой раз он разбил тростью сосуды, в которых г-жа Верлен хранила зародыши своих выкидышей. Он вопил как сумасшедший: „Дайте мне денег! К черту эти склянки!“» Впоследствии Верлен сам описывал подобные сцены в «Исповеди».

Несчастная мать, заливаясь слезами, вынуждена была зарыть дорогие ей останки в саду; Виктория ей помогала. После этого г-жа Верлен уехала к друзьям, оставив дома ошеломленного и невменяемого Поля, и не появлялась в течение трех дней. Так она осуществила угрозу, которую Верлену часто приходилось от нее слышать: «Вот увидишь, ты добьешься того, что однажды я уйду, и ты даже не будешь знать, где я!»

На сей раз чаша терпения была переполнена. Г-жа Верлен попросила срочно приехать свою сестру Розу: очень высокая, властная, она была единственным человеком в семье, которого этот скандалист слушался. Ее присутствие обеспечило двое суток тишины и покоя, и Поль покорно обещал выполнить все, о чем его просили. Но сразу же после отъезда «жандарма в юбке» вспышки ярости возобновились. Как-то раз, вернувшись домой около часу ночи вместе с приятелем, он опять стал угрожать матери саблей: «У тебя четыре тысячи франков моих денег, и если ты их сейчас же мне не отдашь, не выйдешь живой из этого дома!» Несчастной г-же Верлен и Виктории Бертран пришлось полночи отражать атаки безумца, который грозил их обеих задушить.

Когда Поль немного пришел в себя, мать, не слушая никаких возражений, снова увезла его в Фампу. Там он поссорился с Розой и, мрачный как туча, ушел из дому куда глаза глядят. Добравшись по берегу Скарпа до Арраса, он обошел там все кафе и в конце концов очутился в борделе. В полночь последним поездом он вернулся в Фампу.

Когда на следующее утро он проснулся, все окружающее было ему невыносимо, ужасно болела голова, и вдобавок его тошнило. Он прекрасно понимал, что больше так продолжаться не может, иначе он сойдет с ума. Тогда он быстро встал, оделся и недолго думая написал Шарлю де Сиври, что просит руки его сестры.

Г-жа Верлен, видя, что сын успокоился, вернулась в Париж. Для Виктории ее приезд был неожиданностью, и она решила, что опять произошли какие-то драматические события. Она пишет: «У г-на Поля есть друг, который обещал ему написать, но так до сих пор этого и не сделал. Ручаюсь, что Поль снова устроил сцену, и поэтому его матери пришлось вернуться».

И действительно, к 17 июля Шарль де Сиври еще не ответил на письмо. В этот день Верлен говорил Нине де Калльяс, что «он очень страдает», у него «черная меланхолия», он «изнывает от тоски». В таком состоянии он не мог писать, жизнь в деревне раздражала, крестьяне надоели, а необходимость ежедневно видеть родственников просто выводила его из себя.

Тем временем в Париже Сиври зачитал письмо Верлена Матильде и г-же Моте. Его отчим аж подскочил от ужаса, когда ему сообщили эту новость. Ну и ну, какой расторопный молодой человек! — зашел на пять минут и уже просит руки. Это несерьезно. Матильде едва исполнилось шестнадцать, о замужестве можно говорить только года через четыре. А уж об этом женихе не могло быть и речи, тем более он какой-то поэт; в любом случае нельзя брать на себя никаких обязательств. Решено было не отвечать на это безумное письмо.

Около 20 июля Шарль с унаследованным от матери оптимизмом пишет Верлену, что дела его идут неплохо и что сватовство не отвергнуто категорически, но, как того и следовало ожидать, решение на время отложено. Короче говоря, влюбленный имеет все основания надеяться. Далее, отвечая на полученное раньше от Верлена приглашение, Шарль сообщает ему дату своего приезда в Фампу.

Его приезд превратил Верлена в другого человека. Вспыльчивого пьяницу сменил спокойный, утонченно-сентиментальный поэт, которого отныне вдохновляло только воспоминание о Явлении его возлюбленной. Верлен представил своего «будущего шурина» семье и друзьям. В числе последних был и добрый малый Поль-Огюст Бретань, толстый фламандец, чиновник налогового управления, откомандированный на сахарные заводы Фампу[144]. Этот любитель пива и табака играл на альте, и поэтому Шарль де Сиври тут же подружился с ним. К тому же Бретань был ярый антиклерикал; поэтому, возможно, он не знал о смелых выходках Шарля в церкви Фампу: во время воскресных месс Сиври исполнял на плохонькой фисгармонии разные мелодии к популярным песням «фривольного» содержания. Добряк кюре при этом нимало не смущался; возможно, он был модернист, а может быть, просто-напросто глухой. «Под белеными известью сводами церкви Фампу прозвучали все произведения Вагнера и Эрве, и все песни, которые мы орали у Нины», — пишет Верлен Леону Валаду в августе.