Саксонец повернулся ко мне лицом. В его светло-голубых глазах не было ни тени иронии.

– С аварами, будь то мужчины, женщины или дети, никогда не знаешь наперед, ни где ты, ни что тебе думать.

– Видимо, ты это говоришь из нелегкой ценой нажитого опыта.

– В Аварии[10] я бывал дважды, – сказал Беортрик с безошибочным оттенком жесткости. – Первый раз семь лет назад, с большим походом короля Карла.

Во всех схватках мы тогда одерживали верх, но только окончательного, решающего сражения все так и не наступало. Авары отходили, увиливали, обещали признать Карла своим покорителем, но так этого и не делали.

– Что же мешало Карлу силой заставить их повиноваться?

Рослый, плечистый саксонец слегка нагнулся вперед и похлопал по конской шее.

– Лошади начали мереть сотнями, и нам пришлось повернуть вспять. Какая-то неизвестная болезнь. Я думаю, ту хворь авары наслали на нас намеренно. Их главный, каган, пригнал королю Карлу табун коней, якобы в подарок.

Мне подумалось: возможно, именно тогда Беортрик и понял важность заботы о лошадях.

– Что же случилось, когда ты был в Аварии во второй раз?

– То было иное. Я уже знал страну аваров и потому был нанят герцогом Фриульским следовать с передовой частью его войска. Герцог довершил то, что начал Карл. Я был в войске, когда мы обложили и разграбили аварскую столицу – тот самый Хринг, – хотя она больше напоминала становище, чем всамделишный город.

– Ты говоришь так, будто второй поход был не в пример легче. Или авары толком не сопротивлялись?

Беортрик осадил меня горько-насмешливым взглядом.

– Единственной причиной их поражения стало то, что они были в разладе между собой. Они так же лживы и коварны друг с другом, как и с теми, кто давит на них извне.

О женщине-аварке я его решил не расспрашивать, но мой спутник неожиданно потянул вверх полу своей котты. На левом бедре у него начинался зарубцевавшийся шрам, который шел наискось вверх к ребрам, где терялся из виду.

– Вот насколько преданна оказалась моя наставница по языку, – мрачно усмехнулся он. – Я спас ей жизнь, когда наше войско сумело прорваться в Хринг. Несколько месяцев она была мне благодарна, а затем, когда выпал шанс вернуться к своим сородичам, взяла и… да еще и утащила почти всю мою добычу.

– Будем надеяться, что мы не повстречаемся там с ней или ее братьями, – пробормотал я.

– На этот случай при нас будут воины маркграфа Герольда. Архиепископ Арн сказал, что попросит его отправить с нами в Хринг отборный отряд своей кавалерии, который будет сопровождать нас все время нашего пребывания у аваров.

Беортрик заправил котту обратно под пояс.

Я продолжал ехать в некотором смятении, наступившем вместе со словами саксонца. Когда Арн давал мне строгий наказ вручить письмо непосредственно Герольду, я предполагал, что там содержится приватная просьба архиепископа оказать нам содействие. Теперь же оказывалось, что Арн открыто сказал Беортрику, что испрашивает поддержки маркграфа. Смутная тоска тяготила мне нутро, когда я представлял себе подлинное содержание письма, настолько тайное, что оно предполагалось исключительно для глаз маркграфа Герольда. Само собой напрашивалось заключение, что наша миссия в Аварию является для архиепископа гораздо более важной, чем он сообщил мне на словах. Это же, в свою очередь, могло означать, что Арн озаботился не рисковать жизнями своих посланников из тех соображений, что его спесивые замыслы простираются куда дальше, нежели кажется. Догадки о том, что именно может замышлять архиепископ, не давали мне покоя весь остаток дня и последовавшую ночь, даром что Беортрик, наконец, внял моей просьбе заночевать на постоялом дворе, а не в поле.

Я чесался и ворочался на колючем соломенном тюфяке, размышляя о сокровищах аваров и заново вспоминая тот момент, когда Теодор отыскал в доме Альбина золотой сосуд с воином. Безуспешно выстраивал я в уме цепочки между варварской Аварией и распорядителем папского двора, а также пытался понять, зачем Алкуин порекомендовал меня архиепископу Арну. В какой-то момент в уме у меня всплыл образ той золотой пряжки, что мой друг Павел показал мне в Риме. Бляха изображала грифона – мифического полульва-полуорла. Бывший номенклатор заверял меня, что изготовлена она в землях аваров, и я раздумывал, откуда ее создатель черпал свое вдохновение. Я решил, что если мне все-таки удастся разыскать золотых дел мастера, создавшего сосуд с изображением воина, то я непременно его об этом расспрошу. Быть может, он поведает мне, что грифон этот – существо, до сих пор блуждающее где-то средь бескрайних степей аваров, простирающихся на неведомый восток.

Незадолго перед рассветом меня, наконец, сморила дрема, и мне приснился каган аваров, который водил меня по своему зверинцу, где у него обитал грифон со своими оперившимися детенышами.

* * *

Спустя четыре дня все переменилось. Мы добрались до северного берега великой реки Дунай, переправились через нее на большом плоту и тронулись вдоль правого берега вниз по течению. Дорога стала весьма оживленной. Тракт был широк – по нему могли проезжать две встречных телеги, – и движение на нем было сплошным: погонщики со стадами скота, крестьяне, везущие плоды своего труда на рынки торговых городков, в тесном соседстве расположенных вдоль Дуная, нищие и паломники, купцы, едущие верхом, в то время как их слуги вели в поводу вьючных животных. Как правило, встречным хватало одного взгляда на моего спутника, чтобы определить примерно то же, что и я при нашей первой встрече. Бормоча что-то вежливо-невнятное, они обходили нас стороной. Беортрик же их игнорировал, скача прямиком с таким видом, будто дорога принадлежала ему одному.

Поэтому я был удивлен, когда посредине утра мой спутник вдруг остановил своего коня и остерегающе поднял руку. Сейчас вести вьючную лошадку был мой черед, а потому, едучи следом, я мог только остановить свою лошадь рывком удил, иначе она въехала бы в круп коня Беортрика. Вглядываясь вперед, я не различал ничего, что могло бы показаться необычным. Навстречу нам ехала пустая арба, запряженная двумя волами.

– Что случилось? – спросил я.

– Тихо! – шикнул на меня мой спутник.

Я не слышал ничего, кроме скрипа деревянных колес на осях и постукивания арбы, медленно катящейся по неровной дорожной поверхности. Сидящий впереди погонщик, разморенный на солнышке, дремал под своей широкополой соломенной шляпой, накрененной вперед, а голова его свисала на грудь.

И вот издалека, вначале очень тихо, до моего слуха стал доноситься размеренный стук одинокого барабана, басовитый и траурно-грозный.

Беортрик нахмурился и отрывистым кивком указал, чтобы я ехал за ним следом. Он свернул с дороги в сторону, и вскоре наши лошади уже взбирались вверх по узкой стежке, что вилась через буковый лес. Дальше мы выехали на небольшой пригорок, с которого открывался вид на дорогу. Здесь мы спешились, привязали лошадей к деревьям и пошли вперед, покуда вид на окрестность не сделался отчетливым. Яснее стал слышаться и бой барабана – стойкий, медленный и неуклонный.