Наконец, я снова обрел дар речи.

– То, что я ношу, предназначено для изготовления копии пропавшего сосуда, если мы найдем подходящего аварского мастера по золоту, – сказал я, опасаясь, что изъясняюсь несколько помпезно.

Беортрик пожал плечами:

– Если сейчас не умастить этого чинушу, никаких мастеров тебе не видать вообще.

До меня дошло, что он специально встал так, чтобы со стороны никому не было видно, как я, если что, полезу в свой денежный пояс. Предложение же, надо признать, звучало настолько благоразумно, что и возразить-то было нечем.

– Тогда дай мне нож, который ты носишь на шее, – сказал я и, когда моя просьба была выполнена, приподнял полу котты и, не снимая пояса, кончиком ножа расковырял пару стежков на мягкой коже. Получившейся щелки хватило, чтобы выпростать три золотых солида, каждый величиной не больше ногтя. Затем я снова прикрыл пояс одеждой и возвратил нож саксонцу.

С монетами, сложенными внутри куска пергамента, мы возвратились обратно к солдатскому начальнику. Тот ждал нас все там же и все в той же позе, скучливо ковыряя в зубе грязным ногтем.

– Вот письменный приказ от начальника конюшен, – объявил я, подавая сложенный лист. Судя по всему, что-то в моем голосе привлекло внимание служаки: бережно приняв пергамент, он осторожно поглядел на открытую дверь. Людей поблизости не было. Тогда начальник отвернулся от нас вполоборота и развернул лист.

Наступила тишина.

– Когда мы с моим товарищем вернемся из Хринга, от начальника конюшен последуют дальнейшие указания, – сказал я вкрадчиво.

Наш собеседник снова бережно свернул лист пергамента и с точно рассчитанной медлительностью сунул его за пазуху.

– Это я оставляю у себя, – сказал он угодливо и одновременно развязно. – Как-никак официальный документ: вдруг, знаете ли, потребует начальство… – Нас он оглядел долгим, медленным взором, жадным и что-то высчитывающим. – Дать вам могу двоих людей. Они доедут с вами до самого Хринга, но не дальше.

– Но я надеялся на более крупный эскорт, – возразил было я.

Однако начальник меня перебил:

– У них приказ: вернуться сюда через пять дней. Если вы к той поре не закончите – уж чего вы там хотите, – то это уже ваша личная забота.

Он размашисто вышел из комнаты и почти с порога взялся выкрикивать приказы. К ним я почти не прислушивался. Больше всего меня сейчас занимало, как и где Беортрик сумел заметить, что я ношу пояс с деньгами. Единственная возможность, пожалуй, была у него в тот день, когда он поведал мне о своих отношениях с той аваркой. Тем вечером мы ночевали в таверне (мне до сих пор помнился тот клопяной, кусачий соломенный тюфяк). Наутро я разделся и омылся из лохани с холодной водой, пытаясь как-то унять зуд и избавиться от сыпи на коже. Если мой пояс Беортрик увидел именно тогда, то получается, что он знал о нем уже почти месяц. И надо же: за все это время ни разу о нем не обмолвился! Более того, не попытался меня ограбить. Да, он, безусловно, отступник и наймит, а содержание пояса с деньгами несравненно превосходит то, что ему выплачивается за службу. Ему было бы легче легкого взять золото и исчезнуть, вернуться обратно к своим сородичам. Получается, своего спутника я недооценивал. И вот теперь, когда мы собирались пуститься в самую опасную часть нашего путешествия, для меня, быть может, настал момент начать доверять этому человеку.

Двое солдат, назначенных нам в сопровождение, были, можно сказать, отребьем этой приграничной заставы. Один был так тучен, что и в седле смотрелся эдаким облаком. Второй каждые несколько минут кашлял так назойливо, что уже вскоре моя рука невольно тянулась влепить ему затрещину, чтобы заткнулся. На франкском ни один из них не говорил, так что наутро, когда мы двинулись от караульни в сторону берега, затевать с ними разговор не было смысла. Свою вьючную лошадку мы оставили в конюшне, рассчитывая, что поездка у нас продлится от силы несколько дней. Дунай обозначал границу Баварской марки, а за ее пределами, по словам начальника, авары оставили изрядный кус своей земли, за которым где-то вдали – сколь угодно скачи, все равно не доскачешь – их каган обосновал новую столицу. А где – неизвестно. Поэтому, когда плоскодонка переправила нас вместе с лошадьми через ширь реки на дальний берег, мы ступили в буквальном смысле на terra incognita.

Вместе с тем наши сопровождающие выглядели настороженно и постоянно озирались, словно всякий миг ожидая засаду. Было очевидным, что реку они пересекли впервые. В противоположность им Беортрик вел нас вперед со своей обычной уверенностью. Свою лошадь он пустил рысью сразу же, едва мы направились по слабо различимому, но широкому тракту от реки в сторону туманно-лазурной гряды холмов на горизонте.

– Ты этим путем уже ездил? – спросил я своего спутника.

– Я был разведчиком у герцога Фриульского, – ответил тот.

Вокруг стелилось бескрайнее море травы с вкраплениями низкого кустарника. Местность была не сказать чтобы ровной: тут и там горбами круглились холмы, гребни которых поросли перелесками. В глаза бросалось отсутствие каких-либо признаков человеческого жилья. От местности возникало ощущение, которого до этого я не испытывал, – одичалой пустоты. Высокие желтоватые травы могли и сейчас, в зрелую осеннюю пору, служить пастбищами для стад, а древесина лесов могла пригодиться для строительства жилищ и построек. Но вокруг не различалось ничего – ни даже столбика дыма от какой-нибудь упрятавшейся в лощине деревушки.

– Где же здесь люди? – спросил я у Беортрика.

Хладный взгляд его светло-голубых глаз словно ждал, когда я вспомню мрачную сцену с той колонной пленных.

– Но ведь не всех же угнали в полон! – растерянно, будто споря сам с собой, заметил я.

– Не всех. Многих убили, – отозвался саксонец.

– Но ведь многие спаслись бегством. Должен же был хоть кто-то возвратиться в свои дома и отстроить жизнь заново с уходом войска Карла!

– Дома, очаги – авары воспринимают их не так, как мы.

Тон моего спутника был столь резок, что мне невольно подумалось, не вспоминает ли он сейчас ту оставившую его аварку. Может, именно с ней он рассчитывал строить очаг и дом? В течение нескольких минут единственно различимым звуком было постукивание конских копыт по утрамбованной земле. Взбиваемая ими пыль першила в ноздрях соломенным запахом сухих растоптанных стеблей.

Качнувшись в седле, я оглянулся на наш так называемый эскорт. Пара солдат держалась, по меньшей мере, в двадцати туазах позади нас, на безопасном расстоянии. Случись сейчас что-нибудь вроде нападения, эти двое, несомненно, задали бы стрекача.

– Что ты имеешь в виду? – миролюбиво спросил я, по мере сил поддерживая разговор с Беортриком. Бесприютная нагота пейзажа вызывала смутную тревогу, и я прилагал усилие к тому, чтобы рослый саксонец представал передо мной в более выгодном свете, нежели прежде, – как некто, на кого можно было положиться.