Я стыдился того, что не могу позаботиться о ней, потому что мне большие дяди и тети не позволяют этого сделать. Я ненавидел себя за то, что показал ей другой мир, что ей теперь есть с чем сравнивать и, что рано или поздно я стану осколком льда в ее сердце.

– Я вытащу тебя отсюда, моя золотая, вытащу, – пообещал я, не представляя, как именно буду исполнять данное слово. – Мне только надо придумать план.

– План? – спрашивала она, хлюпая носом и сморкаясь в мою куртку.

– Да, моя радость, тебя теперь хорошо охраняют, но я что-нибудь обязательно придумаю. Мы перехитрим их всех. Я тебя украду, и мы сбежим туда, где нас никто никогда не найдет.

– В наш аметриновый рай?

– Да, Мари, да. Я его дорисую и спрячу тебя там ото всех. Но ты должна мне помочь.

– Как?

– Ты должна делать вид, что все в порядке, что ты смирилась с нашим расставанием…

– Но это не так! – вскричала возбужденная Мари.

– Конечно, нет! И я не смирился, но им всем об этом знать совершенно ни к чему. Мы должны усыпить их бдительность. Ты снова будешь принимать пищу, и вести себя, так как раньше. Тогда они подумают, что ты идешь на поправку, и перестанут за тобой следить так хорошо как сейчас. И однажды, я приду и заберу тебя.

– Хорошо, я сделаю, как ты просишь, но я больше не могу делать то, что раньше. Я не вижу, прости, – она виновато опустила голову.

– Ну что ты, Мари, достаточно будет кушать с аппетитом и все. Им этого будет довольно.

– Как жаль, что я больше не могу видеть тебя. Поцелуй меня как раньше, пожалуйста, – попросила она жалобно.

Я вытер ее лицо от слез и поцеловал с полным осознанием того, что делаю это в последний раз. Она задрожала, прижимаясь ко мне всем телом, как делала это прежде, и я, не выдержав, тихо заплакал, ощутив себя никчемным карандашным наброском, а не живым воплощением человека.

Из объятий меня выдернула подлетевшая, раскрасневшаяся жаба. Она махала руками, накладными ресницами, разлетающимися страницами ее книжонки и возбужденно тараторила, что так нельзя, что это уже слишком, что это строжайше запрещено.

– Что запрещено! – заорал я. – Любить?!

– Ну, нет, я не то имела в виду, ну поймите же и вы меня, я потеряю работу.

– Она жизнь теряет, это вас не интересует?

– Молодой человек, – умоляюще застонала жаба, заламывая руки.

За нашими спинами послышались торопливые шаги, я обернулся. Это был встревоженный Сеня.

– Ви, прощайся, нам пора.

Я обнял совсем расклеившуюся Мари, повесил ей на шею прощальный подарок – кулон с аметрином, что когда-то соорудил для себя, и, поцеловав каждый ее пальчик, пообещал, что спасу ее. Она никак не хотела меня отпускать, и тихо всхлипывая, тянула руки по направлению удаляющихся шагов.

– Почему родители лишили ее права быть любимой, Сеня? – спросил я дрожащим голосом.

– Я же говорил дружище, они не объяснили.

– Объяснили, Сень, объяснили, но ты отчего-то не хочешь мне говорить.

Сеня помолчал немного, повздыхал, но все же сдался.

– Мать Мари тяжело переживала ее болезнь, сама чуть было не спятила. Тогда ее отец принял решение оградить любимую жену от источника страданий и запер девочку здесь. А контакты с окружающим миром и в особенности с мужчинами строго-настрого запретил, потому что боится, что у Мари могут появиться дети, такие же, как и она сама.

– Но если я возьму ее в жены?

– Ее отец уверен, что такую как Мари может принять только полоумный, который не сможет позаботиться ни о ней самой, ни о будущих детях. И тогда на их с женой плечи сядут еще и больные внуки.

– Это бесчеловечно, лишать дочь будущего, из-за собственных страхов!

Сеня не знал, что на это сказать, кроме того что он полностью разделяет мое негодование. Он просто обнял меня и потащил в ближайший бар, где накачал «Столичной» до обморочного состояния.

Глава 14

Сеня как заботливый и верный друг еще какое-то время пытался меня опекать, заполняя мои дни работой и новыми знакомствами, которые никак не желали завязываться. Это было неудивительно, кого заинтересует меланхоличный, молчаливый тип, вечно сморкающийся в рукав рубашки?

Любые лазейки и тайные подкопы к темнице Мари, которые я прорывал в своем мозгу ежедневно, разбивались о бюрократические столпы законности и кодекс бесчестия. Осознание полного бессилия, ввинчиваясь в мою повседневность, повышало градус отчаяния. Я чувствовал себя на пределе, ощущал кожей, как подползает ко мне черная тень безысходности. Держала меня только клятва, данная Мари. Уйти в небытие было бы просто, много проще, нежели жить с осознанием того, что в действительности именно я погубил несчастную девушку. Я показал ей сказочный мир грез и желаний, я заставил мечтать о свободе, я подарил наслаждение и не уберег ее тоже я!

В тот момент когда рядом была она, абсолютно реальная, из плоти и крови, а не из глины, графита или пигмента, я слонялся по своим вымышленным мирам. Мне посчастливилось обрести то, что по моему представлению в реальном мире и существовать не могло, но по собственной дурости и никчемности я потерял это.

Отчаянно хотелось уйти из дня моего нравственного падения и уныния в день следующий, но эта пытка не кончалась. Следующий день, как и предыдущий, был отравлен новыми и новыми угрызениями совести и разбившимися надеждами. Я не только не находил уже способов, позволивших бы вернуть Мари, но и сил изобретать их.

Вот в это-то мрачное и полное гнетущих мыслей время и появился Олег Владимирович. Однажды утром он разбудил меня звонком в дверь.

– Ну что, мой друг, – заявил он с порога, протягивая бумажный стакан с кофе, – придаемся унынию?

– Угу, – буркнул я, принимая стакан и пропуская гостя внутрь.

– Плохо, очень плохо, – укорил он меня. – Ты знаешь, что уныние – самое большое преступление против себя самого?

– Догадываюсь. Но что если я совершил еще одно преступление и не в силах исправить его последствий.

– Слезами горю не поможешь.

– Предлагаете жить дальше и радоваться жизни как ни в чем не бывало? – разозлился я.

– Предлагаю довершить начатое, – проговорил мой гость, усаживаясь на стул, – Мари бы это понравилось. К тому же ты, кажется, обещал ей сделать это.

– Что это?

– Обещал дорисовать ваш аметриновый рай. Или ты соврал?

Мне бы следовало удивиться, что Олег Владимирович не просто в курсе моих любовных похождений, но и знает подробности весьма интимного характера. Но я был настолько