джином. Ну, я и запивал, пока не упал прямо в ванной, где меня жестоко полоскало, после убойного коктейля.

Утро кануло в небытие, день тоже, оклемался я только к вечеру, но и тогда Сеня не позволил мне позвонить в интернат.

– Завтра утром я сам туда позвоню и все аккуратно разузнаю, – пообещал Сеня. – А если тебе разрешат ее навестить, съезжу с тобой.

Я пытался уклониться от Сениного попечительства, но он был непреклонен. Когда-то давно, когда Сенька был еще прыщавым подростком, его девушку упекли в ПНД, из-за попытки выйти в окно. Он тогда не смог ей помочь, она все-таки покончила с собой. Теперь же мой друг считал своим долгом, поддержать меня в похожей (как ему казалось) ситуации. Может ему и самому нужна была эта реабилитация, кто знал? Я не стал противиться, видя, что он искренне сопереживает моему горю. Не знаю, какие призраки воскресали, выходя из темноты его памяти, но камера моего отчаяния с того дня, как я пришел к Сене, перестала быть одиночной.

Наутро следующего дня Сеня, как и обещал, позвонил в интернат и долго беседовал с заведующей отделения, спрятавшись от меня в ванной. Бог знает, какими правдами и неправдами он вымолил у нее свидание с Мари. Наверное, не малую роль сыграло Сенино обаяние и знание женской натуры.

– Тебе дадут двадцать минут… чтобы попрощаться, – сказал он, опуская голову.

– Попрощаться?!

– Ее родители против любых контактов Марии с внешним миром, после них у нее, как правило, ухудшения. Ее врач говорит, что она сейчас в подавленном состоянии, что так плоха она не была даже в свои самые тяжелые периоды.

– Это и не мудрено, ее вообще нельзя держать взаперти. У нее гипертрофированная жажда свободы, а ее прячут в четырех стенах.

– Это не совсем так. Говорят, она раньше много гуляла в огороженном саду, пока однажды не улизнула. Теперь за ней особый контроль, на прогулку она выходит лишь в сопровождении санитаров.

– В огороженном саду? В сопровождении санитаров? – простонал я, – человек, который мысленно путешествует по запредельным мирам, гуляет под надзором по одним и тем же тропинкам всю жизнь.

– Ви, – начал Сеня успокаивающе, – ты никак не можешь ей помочь. Она не повредилась от какой-то там травмы, ее не починить как лопнувшую вазу. Она такой родилась.

– Я не хочу ее чинить или менять, потому что она совершенна! Я просто хочу забрать ее, просто хочу, чтобы мы снова были вместе.

– Ладно, приведи себя в порядок, и вот, надень мою футболку. Врач примет нас в четыре.

Мы с Сеней приехали раньше, и нам пришлось ждать, когда закончится трапеза, от которой, по словам доктора, моя несчастная Мари отказывалась с тех пор, как ее вернули в эту камеру абсурда. Я хотел поговорить с лечащим врачом моей любимой, объяснить ему что-то, сам не знаю что, но Сеня отстранил меня от любых официальных переговоров, возложив роль парламентера на себя. Он удалился вместе с ним в его просторный, заставленный фикусами кабинет, а я томился на узкой скамеечке, тщетно пытаясь подслушать разговор.

Хлористо-медикаментозный дух убогих коридоров, важно проплывающий персонал в халатах и навязчиво демонстрирующийся покой выводили меня из себя. Мне хотелось быть рыцарем, высвобождающим прекрасную Мари из башни, охраняемой драконом, но в действительности все выходило слишком бюрократично.

Не выдержав абсурдности ситуации, я решил действовать. Я вознамерился обследовать каждую палату, столовую, постирочную. Я собирался отыскать ее и… Что «и» я не знал.

К счастью (или несчастью) раньше отыскали меня. В тот момент, когда я ломился в запертую дверь без таблички (я отчего-то был уверен, что ее заперли неспроста, что именно там спрятали от меня мое сокровище), Сеня с доктором Г. вышли из кабинета.

– Что вы делаете, молодой человек? – возмущенно спросил меня Г. – седовласый, крючконосый и красношеей истукан в очках.

Только тогда я понял, что творю.

– Эээ, простите, мне приспичило в туалет, я подумал…

– Туалет для посетителей, на первом этаже, – недовольно изрек он, смерив меня презрительным взглядом. – Значит, это вы похитили нашу Мари?

– Что?! – возмутился я, так как считал, что дела обстоят с точностью до наоборот.

– Не похитил, не похитил, – вкрадчиво зашебуршал Сеня, – а приютил, заблудшую девушку. Я же вам объяснял, что мой друг, уважаемый человек, он в «Союзе» состоит, у него репутация…

– Да помню, помню, – отмахнулся от Сени Г., уставившись на меня в упор. – Как же вы, молодой человек, не распознали в своей новой знакомой тугомыслия? – осуждающе изрек он. – Или, может, распознали, но польстились на ее прелести и решили заключить сделку с совестью?

– Что?! – снова воскликнул я, с трудом сдерживаясь от желания вмазать уроду по его глянцевым стеклышкам.

Меня снова спас Сеня.

– Послушайте, доктор, ведь вам как никому другому должно быть известно, что душевнобольные могут быть весьма убедительны. Здесь она играет одну роль, потом раз, декорации сменились и роль уже другая. Она была странной, не спорю, но мой друг решил, что она просто интересничает, таинственность нагоняет. И потом, нельзя же без должного опыта разглядеть в непосредственности болезнь. Он знаете, не особенно разборчив в барышнях – шепнул Сеня Г. на ухо.

– Вы хоть понимаете, что ее родители могут подать на вашего друга в суд?

– За что?

– Вы знаете, она ведь вернулась к нам, как бы это сказать… Немного поврежденной, – процокал Г.

– Но вы не станете придавать это огласке, верно? – нарочито приторно спросил Сеня. – Скандал вашему интернату ни к чему.

– Мари ждет вас на улице, самая дальняя беседка справа. У вас полчаса на прощание. И чтобы я больше не видел здесь вашего друга.

Г. удалился, размашисто загребая руками, словно пытался уплыть от неудобных посетителей как можно скорей.

– Что ты разузнал? – накинулся я на Сеньку, как только врач скрылся за поворотом.

– Ее родители доморощенные бизнесмены, Мари их единственная дочь. Когда выяснилось, что у нее какое-то мудреное отклонение в психическом развитии, мать сама чуть не спятила. Г. говорит, она еще та истеричка, и по ней тоже дурка плачет. Отец состряпал для дочери мини мирок в границах своей двухэтажной квартиры, но девочка не могла жить взаперти, а на улице, по мнению родителей, она вела себя неадекватно. Им бы сменить место жительства, за город перебраться, но, как видно, работа в городе оказалась важнее благополучия дочери. Когда Мари шел восьмой год, было принято решение определить ее в интернат, и вот уже шестнадцать лет она живет здесь. Эти стены стали ей родным домом, Г. вместо отца, медперсонал как