– А что стало с ее матерью? Она умерла?

– Нет, она жива и относительно здорова, – с горечью сказала Галина Владимировна. – Освободилась в 1991 году.

– Почему же она девочку не забрала? – удивился Сергей Петрович.

– Такое часто случается. Рожают на зоне для послабления режима, а потом бросают своих детей.

– Но вы же сказали, что мать Ларисы уже была беременна, когда в колонию попала? – уточнил Анин.

– Да, вы правы. Это довольно странная история. Знаете, она ведь, как освободилась, один раз приезжала и хотела Ларису забрать, но потом передумала. Видите ли, у нее, по-моему, что-то с психикой случилось, как только она ребенка увидела. Вела себя женщина, мягко говоря, неадекватно. Видимо, сначала материнский инстинкт ее сюда привел, но потом ей страшно стало, и она начала придумывать какие-то небылицы, чтобы у нее повод был от ребенка откреститься.

– Что вы имеете в виду?

– Простите, Серей Петрович, это так давно было. Очень многое из памяти стерлось. Помню только, что несла она какую-то чушь, девочку зачем-то ударила, укусила одну из воспитательниц – еле-еле ее успокоили.

– Больше она не приходила?

– Нет, хотя я пыталась еще несколько раз с ней связаться и уговорить ее, но все было бесполезно.

– Зачем? Ведь, по вашим словам, мать Ларисы была психически неполноценна и даже опасна.

– У ребенка должна быть мать, Сергей Петрович. Тем более что я следила за ее жизнью, справки о ней наводила. Она на удивление быстро устроилась в жизни, повторно вышла замуж за работящего, в меру пьющего мужика, осела в Подмосковье, дом свой, хозяйство завела, родила еще троих детей… Не знаю, почему она Ларочку не забрала? Вероятно, девочка напоминала ей о ее прошлой жизни – другого объяснения я не нахожу.

– Лариса спрашивала вас о матери?

– Спрашивала. Они все спрашивают. Когда маленькие – ждут, что их заберут, а как подрастут, начинают сами искать, любыми способами. Дела свои воруют, в милицию обращаются – мешать тут бесполезно, поэтому я даю им эту возможность. Лариса не была исключением. Адрес она получила, но вот ездила к матери или нет – этого я сказать вам не могу. Минуточку, я сейчас попрошу, чтобы дело Ларочкино принесли, и адрес ее матери вам дам. – Галина Владимировна вышла на минуту и опять уселась за стол. – Сейчас Катенька принесет.

– Галина Владимировна, после того как мать отказалась забрать Ларису, вы не пытались найти каких-нибудь ее родственников?

– Пыталась, естественно, – это моя работа. Только никаких близких родственников у девочки не было, кроме матери. Отец убит, родители его умерли, ни братьев, ни сестер у него не было. Со стороны матери – та же картина. Вот такая печальная история, Сергей Петрович, – тяжело вздохнула Галина Владимировна и посмотрела на часы. В кабинет вошла помощница и положила папку перед директором.

– У меня последний вопрос. В последнее время никто не приходил, не интересовался Ларисой? – спросил Анин и встал.

– Да нет, – развела руками Коржикова.

– Интересовались, – неожиданно вставила помощница.

– Как это? Почему я не в курсе? – растерялась директор.

– Так не было вас, Галина Владимировна. Вы уезжали на два дня. Помните, перед Новым годом? Я хотела вам сказать, но у меня из памяти все выпало. Сначала женщина пришла, очень приятная высокая блондинка средних лет. А буквально следом за ней мужик явился. Приличный такой, лет сорока. Коробку конфет мне подарил, чтоб я, значит, адрес Ларисы Головиной ему дала.

– И ты, как я понимаю, дала, – нахмурилась Коржикова.

– Ну да, разве ж это тайна? Не должна была давать, да? Так я не знала, что нельзя…

– Как их звали, помните? – спросил следователь.

– А они не представлялись. Женщина сказала, что она – дальняя родственница. Он тоже что-то в этом роде говорил. Ну, я адрес и дала. А что, я не должна была этого делать? Я-то подумала, вот повезло Лариске – богатая родня ее ищет. Ну, я адрес-то и дала. Так что, я не должна была его давать, да? – застрекотала девушка.

– Хватит болтать, – недовольно проворчала Коржикова. – Иди, я потом тебе объясню, что ты должна, а что не должна.

Помощница вышла за дверь, и Сергей Петрович тоже встал. Все, что ему было нужно, он выяснил. Он поблагодарил Галину Владимировну и, получив у нее адрес матери Ларисы, простился и направился в сторону Киевского вокзала. На душе у него было скверно и тошно. Ему предстояло взглянуть в глаза женщине, совершившей преступление, не обозначенное в Уголовном кодексе, но тем не менее самое кощунственное и отвратительное из всех существующих на земле – потому что любая мать, бросившая на произвол судьбы своего ребенка, была для Сергея Петровича в миллион раз хуже самых отъявленных негодяев, насильников и убийц.

Но поговорить с матерью Ларисы было необходимо. Любовник Головиной, как только протрезвел, сообщил следователю, что Лариса на шее никогда ничего не носила: ни цепочек, ни кулонов, ни нательных крестиков. Девушка вообще не носила украшений, хотя Владимир пару раз дарил ей недорогие колечки и серьги, которые она хранила в шкатулке. Было ли у Ларисы то, что могло представлять хоть какую-то ценность?

Из показаний Симакова Анин выяснил еще несколько деталей. Подтвердилась версия относительно того, что преступник украл все фотографии девушки, которые она хранила в фотоальбоме. Зачем – Сергей Петрович пока не знал, но предполагал, что на какой-нибудь из фотографий запечатлен сам убийца, и таким образом он избавился от улики. Еще одна маленькая деталь заинтересовала следователя. Оказалось, что незадолго до своей смерти Лариса оформила загранпаспорт, которого не нашли при осмотре квартиры. Но если по поводу фотоальбома Анин хоть что-то мог предположить, то по поводу паспорта – терялся в догадках. Опять же, родственники, появившиеся внезапно? Вопрос этот могла разъяснить только мать Ларисы.

О матери, по словам Симакова, Головина говорить не любила, больше ругалась и называла ее сумасшедшей рыжей тварью. Впрочем, Ларису ее мать, похоже, мало интересовала, девушка была озабочена только тем, чтобы выиграть миллион и разбогатеть.

В этих размышлениях он доехал до деревни, где обосновалась Вероника Ивановна Кочкина, в прошлом Головина, и, как только вошел в дом, сразу понял, почему Лариса называла свою мать сумасшедшей рыжей тварью.

Она была действительно рыжей, огненно-рыжей, конопатой, злобной, неухоженной и, судя по животу, – беременной. Под глазом у Вероники Ивановны красовался фингал, примерно недельной давности, а на лбу была глубокая ссадина, замазанная зеленкой.

Дом Кочкиной благоухал кислой капустой и селедкой, сама же Вероника Ивановна источала во все стороны интенсивный запах пота, до такой степени ядреный, что у Анина заслезились глаза и сперло дыхание.

– Проходите! – изучив его удостоверение, рявкнула она и проводила Анина в комнату.

Комната, к немалому удивлению следователя, была чистой и уютной. Яркие занавески на окнах, стол, покрытый старомодной скатеркой, цветной телевизор, новый диван. На диване сидели три рыжих подростка, две девочки и мальчуган, и с увлечением смотрели телевизор, не обращая на гостя ни малейшего внимания.