кают к Николаевской дороге и выход у них является единым. Вот на одной Николаевской ж. д. зиждется весь Петроград; она является нервом жизни

столицы, значит, нервом жизни страны (подчеркнуто мной. – А. О.)»14.

За год обстановка практически не изменилась, во всяком случае, к лучшему. 26 января (8 февраля) 1917 г. начальник Московско-Казанской железной дороги инженер Ю. А. Пешель заявил: «Ни для кого не составляет тайны, что наши дороги чрезвычайно бедны техническими усовершенствованиями и не удовлетворяют требованиям. Помимо обстоятельств, вызванных войной, к этому в настоящее время добавилась еще новая беда – морозы и метели. До морозов мы еще добивались все-таки того, что довольно правильно отправляли грузы, морозы лишили нас возможности выполнять определенные задания; естественно, что при таком положении вещей создался угрожающий затор грузов, и на очередь стал вопрос о необходимости принятия радикальных мер по разгрузке дорог. Но сделать это можно только путем применения героических мер»15. Под последними подразумевалось прекращение, хотя бы частичное, пассажирского сообщения на железной дороге.

1 (14) февраля 1917 г. Управление Николаевской железной дороги вынуждено было объявить, «ввиду совершенно необходимого в государственных интересах усиления перевозок топлива, продовольствия и других важнейших жизненных грузов в потребных количествах», перерыв в прямом пассажирском железнодорожном сообщении Петроград – Москва (3 ежедневные пары поездов). Отмена частично компенсировалась выделением дополнительных вагонов на поезда Петроград – Тифлис (Севастополь, Кисловодск, Ташкент, Саратов). Последняя мера не решала транспортных проблем, и управление вынуждено было ввести ограничение на продажу билетов, которые теперь можно было приобрести при условии поездки «по делам обороны»16. Перерыв в пассажирском движении не был полным, но принят был с явным недовольством.

Население столицы во время войны постоянно росло. В 1913 г. численность жителей Петербурга составила 2124,6 тыс. человек, в 1914 г. – 2217,5 тыс. человек, в 1915 г. – 2314,6 тыс. человек, в 1916 г. – 2415,7 тыс. человек, и в 1917 г. – 2420 тыс. человек17. Эти цифры не учитывали численность гарнизона, кроме того, значительная часть беженцев, переполнивших русские города в 1915 г., вообще слабо поддавалась учету. Суровая зима добавила проблем и к без того напряженной ситуации. Нерв жизни столицы, а значит, и страны, был временно выведен из строя. Посетивший в конце 1916 г. Петроград генерал Маннергейм вспоминал: «Мораль в Петербурге находилась на очень низком уровне. Не только правительство, но и Царь открыто подвергались критике. Люди устали от войны, экономика погрузилась в хаос. За время последних недель сильные холода вывели из строя более тысячи локомотивов, и, кроме того, положение усугубили сильные снегопады, которые были причиной перебоев на транспорте, приведших к острой нехватке горючего и хлеба в столице и других крупных городах»18.

Уже 6 марта на улицах Петрограда появились усиленные казачьи патрули, а вскоре и небольшие предвестники будущего – несколько сот человек, разбившихся на группы по 10–15, – молчаливо прогуливались по Невскому. Их не разгоняли19. Возможность революционного выступления была очевидной, и поэтому так же, как и в феврале 1916 и январе 1917 г., были обсуждены министром внутренних дел и градоначальником Петрограда генералом А. П. Балком предупредительные (доставка продовольствия) и карательные меры по борьбе с беспорядками. Балк ранее занимал должность помощника варшавского обер-полицмейстера и имел опыт борьбы с революционными выступлениями 1905 г. Кроме того, его кандидатуру поддерживал Протопопов: они вместе учились в 1-м кадетском корпусе. За основу было взято положение 1905 г., при этом предполагалось по возможности обойтись – без привлечения запасных войск – полицией, конной стражей, жандармами и учебными командами запасных батальонов. Их было недостаточно – всего около 12 тыс. (из которых полицейских жандармов только 1200), в то время как требовалось не менее 60 тыс.20 Собственно, полицейские силы Петрограда не превышали 3500 городовых, вооруженных револьверами и устаревшими японскими винтовками. Конные городовые имели нагайки и шашки21.

Слабость столичной полиции была очевидной. Естественно, что подобное положение вещей не могло не настораживать. 22 февраля (7 марта) военный министр созвал на совещание всех начальников управлений своего министерства для того, чтобы заявить о приближавшихся опасных для государства волнениях. «В своей речи, – вспоминал один из участников заседания, – Беляев выявил себя вполне растерянным человеком, совершенно не знающим, что предпринимать ему самому и что мы должны делать при развивающихся непредусмотренных событиях. Насколько он был растерян, можно было заключить из того, что он предложил развести мосты, чтобы воспрепятствовать проникновению рабочих из Выборгского района и Петербургской стороны в центр города; ему тотчас же заметили, что реки скованы льдом и эта мера не имеет никакого смысла»22. Точной информации о настроениях гарнизона власти не имели, так как с 1913 г. ни Охранное отделение, ни департамент полиции не имели прав ввести агентуру в войска23.

В четверг, 23 февраля (8 марта) 1917 г. в столице начались демонстрации. Причиной их было недостаточное количество хлеба, вызванное забастовкой пекарей1. На ряде заводов (например, «Арсенал») забастовка начиналась следующим образом: на территорию вторгалась толпа агрессивных подростков от 16 до 18 лет (около 70 человек), которая начинала призывать бросить работу и избивать противников стачки2. В результате количество стачечников росло как снежный ком. Попытка директора завода устыдить рабочих (он заявил, что остановка работы на военном заводе во время войны является предательством) вызвало ответные крики: «Сухомлинов! Мясоедов! Царица сама шпионка!». Причина такой осведомленности была проста. Один из кричащих вспоминал: «Перед этим ведь рабочие читали письмо к рабочим членов Государственной думы со списками замешанных в шпионстве»3.

К полудню на Выборгской стороне бастовало уже около 30 тыс. человек, активное участие в волнениях поначалу приняли женщины. Рабочие останавливали движение трамваев и, переходя от одного завода к другому, призывали прекратить работу и снимали с производства тех, кто не прислушивался к этим словам. Демонстранты начали выходить на Литейный и Невский проспекты4. Следует отметить, что разношерстная масса поначалу вовсе не была агрессивной5. «Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, – вспоминал генерал Балк, – оживленно разговаривала, смеялась, и часам к двум стали слышны заунывные голоса: хлеба, хлеба… И так продолжалось весь день всюду. Причем лица оживленные, веселые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста»6.

Вскоре события стали приобретать непредвиденный никем характер. «Крушение романовской монархии в марте 1917 года было одной из самых спонтанных, анонимных и лишенных вождей революций в истории.

В то время как почти каждый думающий наблюдатель в России в зиму 1916–1917 гг. предвидел вероятность краха существующего режима, никто даже среди революционных лидеров не осознавал, что забастовки и продовольственные беспорядки, начавшиеся в Петрограде 8 марта, закончатся мятежом гарнизона и свержением правительства через четыре дня»7. Эти слова американского исследователя Февраля во многом заложили начала историографической традиции этих событий. С ними трудно не согласиться: прежде всего, начавшаяся революция стала неожиданностью для революционеров. И это вполне естественно, потому что она ими и не готовилась. Начавшись неожиданно для одних, и не мечтавших о быстрой и скорой революции, она почти сразу стала приобретать неожиданные формы и для других, так мечтавших о государственном перевороте. Впрочем, свой вклад в начало движения (во всяком случае, на улицах) внесли все неправые элементы общества.