Сомнений у командования запасные части еще не вызывали46. Зато их поведение на улицах порождало надежды у революционеров. Уже начинали проявляться последствия нерешительности командиров и, как следствие, бездействия слабых в кадровом отношении подразделений. Армия уже не была единой и перестала восприниматься сторонниками революции односложно. «Я вспоминал атмосферу Московского восстания 1905 года, – отмечал Суханов. – Все штатское население чувствовало себя единым лагерем, сплоченным против военно-полицейского врага. Незнакомые прохожие заговаривали друг с другом, спрашивая и рассказывая о новостях, столкновениях и о диверсиях противника. Но замечалось и то, чего не было в Московском восстании: стена между двумя лагерями – населением и властью – не казалась такой несокрушимой: между ними чувствовалась диффузия. Это увеличивало возбуждение и вливало в массы подобие энтузиазма. Прокламации Хабалова срывались со стен совершенно открыто. Городовые-одиночки вдруг исчезли с постов. Заводы встали. Трамваи не ходили»47.

Твердой уверенности в войсках у командования не было. 25 февраля (10 марта) в Ставку пришла телеграмма от Протопопова, извещающая о том, что беспорядки в городе вскоре будут подавлены. В это же время весьма активную личную деятельность развил Родзянко. Он ездил по городу, встречался попеременно с министрами и думцами, убеждая и тех, и других, что только его приход к власти может гарантировать восстановление порядка: «Дайте мне власть, я расстреляю, но в два дня все будет спокойно и будет хлеб»48. Таким образом, и Протопопов, и Родзянко были уверены в том, что подавить начавшиеся волнения силой, в принципе, возможно.

Между тем утром и днем 25 февраля (10) марта в Петрограде продолжались многочисленные столкновения войск и полиции с демонстрантами49.

Демонстранты у Казанского собора опрокинули два проезжавших воза с пустыми бутылками и стали забрасывать ими полицию. Когда подошла пехота, люди стали уговаривать солдат не стрелять и часто имели успех50. В целом, полиция, пехота и кавалерия действовали энергично, были случаи применения оружия. В отличие от них казаки продолжали вести себя вяло, в ряде случаев своим поведением демонстрировали сочувствие митингующим. Появляются первые признаки будущего развала воинской дисциплины. На Знаменской площади у памятника Александру III казак зарубил шашкой пристава полиции, пытавшегося рассеять толпу и отнять красный флаг. Новость об этом воодушевила демонстрантов. Вскоре один из конных взводов 4-го Донского полка обстрелял наряд полиции. Со второй половины дня войска и полиция все чаще пускают в ход огнестрельное оружие, что приводит к панике на Невском. Демонстранты начинают разбегаться51. Здесь же на Невском казаки вновь отличились: они атаковали нагайками и разогнали полицию52.

С вечера в центре города царила полнейшая тишина; именно в это время приходит телеграмма императора, предписывающая командующему войсками округа немедленно «прекратить беспорядки в столице». Хабалов отдал распоряжение: в случае мирного хода демонстрации продолжать действовать конницей, в случае агрессивного, то есть революционного поведения, открывать огонь после трехкратного предупреждения. Утром 26 февраля (11 марта) в Петрограде установилось видимое спокойствие53. Хабалов известил об этом Ставку, добавив, что им было «…выпущено объявление, воспрещающее скопление народа на улицах и подтверждающее населению, что всякое сопротивление беспорядка будет подавляться силою

оружия»54.

«День 25 февраля был нами проигран во всех отношениях, – справедливо отмечал генерал Балк. – Не только руководители выступлений убедились, что войска действуют вяло, как бы нехотя, но и толпа почувствовала слабость власти и обнаглела. Решение военного начальства импонировать силами, в исключительных случаях применять оружие не только подлило масла в огонь, но, замотавши войска, дало им возможность думать, что на хулиганские выступления начальство смотрит растерянно, как бы боится “народа”, а помехой всему власть и ненавистная полиция»55.

Поздним вечером 25 февраля (10 марта) на квартире у председателя Совета министров князя Голицына было собрано совещание правительства. Начавшись около 12 часов ночи, оно завершилось в 4 утра 26 февраля (11 марта)56. В ходе совещания обсуждался вопрос о роспуске Думы. Вызванные Протопопов, Хабалов, Белецкий и Глобачев производили впечатление колеблющихся людей, но тем не менее они предложили распустить Думу и ввести в городе осадное положение. В результате этот вопрос так и не был решен, но зато Голицын поручил министрам иностранных дел и земледелия вступить в консультации с лидерами Думы и намекнул на то, что в правительстве могут произойти перемены. Имелась в виду отставка Протопопова. Что касается демонстраций, то совет согласился с предложением Хабалова обратиться к их участникам с предупреждением о том, что войска будут действовать против них оружием57.

Правительство колебалось между политикой «кнута» и «пряника». Риттих требовал не останавливаться перед пролитием крови, потому что в противном случае ее прольется гораздо больше. Покровский предлагал обратиться к императору с просьбой разрешить уйти в отставку, так как члены правительства «не снискали доверия страны». В целом, большинство участников совещания все же склонялось к выбору решительных действий58. В результате было принято решение о введении осадного положения, но при этом главный исполнитель был в растерянности. «На членов Совета министров генерал Хабалов произвел неудовлетворительное впечатление, – вспоминал Барк. – Он, видимо, растерялся, и в нем не чувствовалось надлежащей энергии для проведения решительных мер»59.

Перед совещанием правительства Хабалов собрал начальников военных районов столицы: все они, без исключения, высказались за энергичное применение войск60. Среднее командное звено было настроено решительно, чего нельзя было сказать о высшем. Хабалов и Беляев продолжали колебаться, явно опасаясь брать на себя ответственность за последствия. Участник правительственного совещания вспоминал: «Заседание министров в этом отношении принесло пользу: два генерала, далеко не воинственные, набрались энергии и освободились от страха ответственности перед Царем и обществом»61. В результате диалог с общественностью лишался всякого смысла. Толку в нем в любом случае было немного, так как судьба страны уже решалась на улицах ее столицы. Тем не менее, сославшись на личную инициативу, Риттих и Покровский пригласили на совещание Маклакова и выразили свою уверенность в необходимости создания «ответственного министерства»62.

Объявления с суровыми предупреждениями были расклеены по всему городу. Казалось, они начинают действовать, а город – успокаиваться. Уже днем демонстранты были обстреляны войсками у Казанского собора. Особенно активно действовала учебная команда лейб-гвардии Волынского полка. Счет убитых и раненых пошел на десятки63. Улицы в центре были очищены от демонстрантов, на них остались лежать только трупы. Многим начинало казаться, что революция в очередной раз потерпела поражение64. Достаточно было появиться самому небольшому числу солдат, готовых действовать оружием, как обстановка сразу же начинала меняться. При первых же выстрелах толпа разбегалась65. Так, полуэскадрон 9-го запасного полка – около 80 человек под командованием одного корнета – всего несколькими залпами разогнал демонстрацию численностью в несколько десятков тысяч человек66. Вместе с тем в ряде случаев к вечеру пехота и даже юнкера стали действовать без особой решимости67.