— О-о-о! вскрикнула Со Юджин сквозь стиснутые до боли зубы.

И тогда у всех как по команде одновременно вырвался тяжелый вздох. Переводчик, не в силах больше это выносить, выскочил из комнаты. Кан Инхо вышел покурить и в коридоре краем глаза приметил, как тот подставил голову под кран с ледяной водой.

Выпуская сигаретный дым, Кан Инхо вглядывался в темноту улицы. Мимо пробежала псина, рыскавшая по закоулкам в поисках отбросов.

Директор центра помощи жертвам сексуального насилия тоже сидела с белым как простыня лицом, но самообладания не потеряла. Наверное, сказывался опыт.

— Господин переводчик, если вы готовы, спросите, пожалуйста, у Ёнду, сможет ли она описать все произошедшее со своей точки зрения.

Немного придя в себя, переводчик кивнул.

— То, что Юри сейчас рассказала, — это правда?

— Да, все правда.

— А как тебе вспоминается тот день?

Ёнду призадумалась, а затем, глядя на переводчика ясными смышлеными глазами, заговорила:

— Я пошла в магазин одна, а когда вернулась с лапшой, Юри не было. Решив, что она ушла в общежитие, я уже было направилась к выходу, но увидела, что в конце темного коридора из-под двери просачивается свет. Приглядевшись, я поняла, что это кабинет директора. Я подошла поближе и услышала приглушенную музыку. Я поняла, что там кто-то есть. Отворила дверь…

Ёнду опустила лицо. Даже мочки ее ушей залились краской. Когда же она вновь подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

— Можешь не рассказывать, если не хочешь, сказала директор центра помощи, и Ёнду, немного успокоившись, кивнула.

— Да, все, как говорила Юри. Я так испугалась, что от страха сбежала. В вестибюле я увидела двух мальчишек из нашего класса, они неслись к выходу. Они велели мне возвращаться в свою комнату, потому что только что видели, как директор в кабинете спустил штаны и тряс своей штукой над распластанной Юри, и если он узнает, что они подглядывали, то им влетит. Они убежали, а я заметалась в нерешительности. Мне было страшно и хотелось сбежать, но я переживала за Юри и осталась. Тут появился директор и схватил меня за шиворот. И тоже затащил в свой кабинет. Усадил и показал жестами, что, если кому-нибудь расскажу, что здесь увидела, мне не поздоровится. Испугавшись, я пообещала, что сделаю как он велит. Вместе с Юри мы вышли из кабинета, вернулись в общежитие и легли спать.

— Директор показал жестами? В прошлый раз ты сказала, что он не знает языка жестов, — уточнил Кан Инхо, внимательно слушавший перевод.

Переводчик передал его слова. На лице Ёнду на миг отразилось недоумение, после чего она ответила:

— И правда… Даже не знаю. В тот день я впервые увидела директора близко. И он точно показал это жестами. А! Я вспомнила! Когда на прошлой неделе он затащил меня в туалет и когда потом отпустил, то показал на языке жестов то же самое.

— Он говорил что-то еще? — снова спросил Кан Инхо

Ёнду, призадумавшись, склонила голову набок и произнесла:

— Я не помню, чтобы он говорил с помощью жестов что-либо другое. Он показал только эту фразу: «Если кому-то расскажешь, что видела здесь, тебе не поздоровится».

— А почему вы сразу не пожаловались учителям?

— Мы им говорили, еще с третьего класса, но…

— Что-что?! — подорвалась Со Юджин. От шока у нее совершенно вылетело из головы, что жертвам насилия ни в коем случае нельзя задавать вопросы наподобие: «Почему не рассказала? Почему пошла за ним? Почему не сопротивлялась?» Если Ёнду говорит правду, если все это тянется так давно, то слишком много воды утекло с тех пор. Конечно, она разгневалась не на детей, просто не справилась с наплывом эмоций и выплеснула их на девочек.

Она как будто теряла рассудок. Голос срывался, лицо пылало. В глазах сотрудницы, которую давеча одернула сама Юджин, можно было прочитать: «Надо же, у старшой нашей тоже срывы бывают!»

— С третьего класса?!

Ёнду и Юри молчали, опустив головы.

Со Юджин обратилась к директору центра помощи жертвам сексуального насилия:

— Послушайте, но как… как такое возможно?

Директор поправила очки в золотистой оправе и, чуть замешкавшись, ответила:

— Вот что я вам скажу, госпожа Со. Я много лет работаю в этой сфере и повидала всякое. Тяжелее всего женщинам, как бы это сказать, с нарушениями. Вот уж кто совершенно не защищен… Порой их просто за людей не считают, буквально втаптывают в грязь. Поэтому я прошу меня извинить, но, будьте добры, помогите мне, пожалуйста, довести дело до конца.

Со Юджин умолкла. А директор снова приступила к опросу:

— Ты можешь вспомнить и рассказать, что произошло в третьем классе?

Юри напрягла память, припоминая, а затем бесстрастно произнесла:

— После зимних каникул я рассказала классному руководителю.

— Что он ответил?

— Ругался. Сказал, что спрашивал у куратора Пах Бохёна, а тот возмутился, что это бред, что такого не может быть… И запретил мне зря наговаривать на учителей.

— Так что же все-таки произошло?

— Я и тогда училась в школе при интернате «Чаэ» и жила в общежитии. На каникулах почти все ребята разъезжались по домам, а мне приходилось оставаться, если бабушка не приезжала за мной. Как-то раз мы играли в комнате с другими ребятами, которых тоже не забрали родные, и тут зашел куратор Пак Бохён. Мы обрадовались — подумали, он побудет с нами. На каникулах нас обычно оставляют одних, учителя почти не показываются на глаза, и мы играем самостоятельно. Но в тот день вечером пришел куратор и обнял меня. От него чуть пахло выпивкой, но мне было приятно. Я думала, он просто хочет меня пожалеть. Но вдруг он на глазах у мальчишек спустил мне штаны и поцеловал меня прямо… туда. А потом задрал мою майку и стал облизывать мою грудь. Мне стало так стыдно, я хотела провалиться сквозь землю…

Директор центра помощи жертвам сексуального насилия стала белее снега. И следующий вопрос она задала с дрожью в голосе:

— И… что дальше?

— Потом все разъехались по домам, даже мальчишки, я осталась в общежитии одна. Мне тоже хотелось к маме и папе, мне было страшно в огромном пустом здании, я залезла под одеяло и плакала. Вдруг кто-то вошел в мою комнату и лег рядом со мной. Это был куратор Пак Бохён. Он велел мне не плакать и сделать, как он скажет, пообещал, что завтра купит мне чипсов. Я согласилась. Он раздел меня и свою одежду тоже снял, а потом попытался вставить в меня свою… штуку.

Со Юджин не выдержала и расплакалась. Невидящий взгляд мамы Ёнду был устремлен куда-то вдаль, по ее щекам тоже катились слезы.

— От ужасной боли я начала плакать. Куратор злился, что ничего не получается из-за моего рева. Мне было страшно, и я стала просить прощения. Тогда он вложил свой член в мои руки и велел гладить его. Я сделала, как он просил. Потом он закатил глаза, а мои ладони испачкались в чем-то белом. Он обтерся туалетной бумагой, а на следующий день и вправду принес чипсов. Мне было очень тоскливо, ведь за весь день, кроме поварихи в столовой, я больше никого не видела, поэтому я обрадовалась ему, даже забыла, что вчера он причинил мне боль. Был вечер, куратор заставил меня лечь в постель, сказал, что если послушаюсь, то он каждый день будет угощать меня чипсами, а если нет, то уйдет и никогда больше не придет. Тогда по интернату ходили слухи, что каждую ночь в наше общежитие с моря является дух покончившей с собой старшеклассницы, поэтому я умоляла не оставлять меня и пообещала, что сделаю все, как он захочет. Куратор вытащил из кармана какую-то прозрачную мазь и намазал себе на член…