С одной стороны, Витилий погиб вскоре после того, как в последний раз навестил свою семью. Но, с другой стороны, в доме стал бывать мужчина! По правде сказать, никому и в голову не могло прийти, будто бы Луций мог увлечься матерью Марка: таким холодным и бесстрастным выглядел их неожиданный покровитель. Луций был просто олицетворением чести и так достойно вел себя с молодой вдовой, что ни у старого ветерана и ни у кого другого просто язык бы не повернулся упрекнуть Луция в превышении полномочий гостя. Но… факт оставался фактом, и злые языки сразу понесли кривотолки по закоулкам. Дед был уверен, что при таких обстоятельствах Луций в их доме больше не появится. Последний имел на это полное право, и никто не посмел бы упрекнуть его!

Но знатный римлянин повел себя совершенно иначе! В доме неожиданно появились сваты: Луций предлагал вдове Витилия Рокула брак. И брак – полный, по древнему обряду! Иначе говоря – со всеми следовавшими в таком случае для супруги правами хозяйки дома Луция Гаэлия!

Для совершения бракосочетания пришлось отправиться в Рим, где никто не знал о щекотливых нюансах дела. Пока не знал.

Скоро слухи просочатся и в Рим, но горделивое достоинство Луция и его высокое положение в столице будут служить молодой семье надежным щитом. И об обстоятельствах брака Луция Гаэлия просудачат недолго – только до родов его жены, чтобы по сроку родин понять, чьего ребенка она носила.

У Марка родится сестренка – слабенькое и тихое, но бесконечно нежное существо. Она так деликатно «выберет» срок своего рождения, что так и останется неясным, чье она дитя – Витилия Рокула или Луция Гаэлия? Витилия – если считать, что она родилась в срок, но Луция – если бы пришлось признать ее семимесячной, легко заключая это по слабости здоровья девочки и ее малому весу. Внешностью она пойдет точно в мать и тут также не будет «разоблачена». Публика останется неудовлетворенной. А дом Луция, трепещущий от страха перед своим суровым и неприступно-высокомерным господином, будет хранить – от молодой хозяйки до последнего раба – гробовое молчание…

В Риме Марк был определен в лучшую детскую школу, Луций приставил к нему (по модному в то время обычаю) с пристрастием проверенного домашнего педагога-грека, и жизнь потекла своим чередом…

* * *

«Луций… Ты знаешь, Гай, что это за человек, что за личность, что за характер! И знаешь, что значит он для меня – с детства и до сих пор! Как знаешь (я никогда не скрывал от тебя) и другое: то напряжение, что с самого начала возникло меж ним и мной, – напряжение, натянувшееся как таинственная нить-связь, невесомая, невидимая, нематериальная. Но несомненно значимая и прочная – ни развязать, ни рассечь! Осознал я это, лишь повзрослев, но душой почувствовал еще в детстве. А впервые – на бракосочетании Луция и моей матери…»

* * *

Бракосочетание было великолепно! Какие именно части ритуала будут выполнены, жених с невестой должны были решать вместе. Но невеста не посмела возражать против единовластного решения будущего мужа. Впрочем, может быть, ей было и безразлично. Луций же дотошно проследил, чтобы ни малейшей детали древнего ритуала не было упущено, даже если все прочие признавали эту деталь архаичной и вычурной.

Едва ли не единственным моментом, который Луций не просто разрешил, а прямо велел опустить, было объявление о помолвке на Форуме. Без каких бы то ни было объяснений он просто разослал тем, кого считал своими друзьями, приглашения на свадьбу и даже не озаботился поинтересоваться у разносивших таблички рабов, кто из приглашенных как отреагировал. Но друзья Луция, как видно, знали его хорошо: в назначенный день, едва рассвело, явились все, как один.

Опять же по древнему обычаю, Луций начал с гадания на священных курах. Марка, еще мальчишку, будущий усыновитель отчего-то велел поставить рядом с собой и наказал ему внимательно следить за птицами.

Жрец-пуларий рассыпал перед клеткой корм, и все приготовились долго ждать. Как вдруг вышла одна курица, очень крупная и важная на вид, строго оглядела присутствующих (Марк прыснул в кулак: настолько она походила на Луция), за нею вышли еще две курицы поменьше (мальчик тут же назначил им роли «матери» и «Марка») и третья, совсем еще цыпленок. Марк снизу вверх смотрел на Луция – тот ответил пытливым и строгим взглядом, а затем стал смотреть на птиц с непроницаемым видом, поджав губы.

Крупная курица «Луций» неторопливо и с большим достоинством склевала зерно с самого края и отошла в сторону, уступая место своим товаркам. Эти две стали клевать, причем «мать» вела себя пугливо, а «Марк» все норовила отойти от клетки подальше. Цыпленок же есть отказался. Наконец крупная важная курица громко закудахтала и увела остальных в клетку.

Луций – неслыханное дело! – не позволил толковать увиденное жрецу, а результат сообщил гостям сам: что он-де вполне удовлетворен гаданием, которое полностью подтвердило принятое им решение. Всё.

Храмовый ритуал Марк запомнил не так подробно, но жертвоприношение у алтаря Юпитера, после того как брачующиеся громко, при свидетелях, объявили о своем намерении жить вместе, в память врезалось. Все было как-то особенно: красиво, одухотворенно, торжественно – когда верховный понтифик Юпитера, словно не видя никого перед собой, читал молитвы, а невеста и жених повторяли их, обходя вкруг жертвенника и держа друг друга за руки. Марк никогда больше – ни до свадьбы, ни после – не видел мать такой красивой! Луций разрешил ей (именно разрешил!) надеть наряд невесты с красным покрывалом, и лицо ее светилось такой пронзительной молодостью и такой тонкой красотой, что не любовался невестой, пожалуй, только жрец.

Свадебного пира Марк и вовсе не запомнил. Но навсегда, занозой, застряло в памяти выражение лица Луция, когда после пира праздничная процессия с флейтистами и факельщиками провожала молодых: Луций, не скрывая, жестоко скучал и явно терпел и ждал, пока кончится вся эта суета. Марк подумал, что будто бы уже видел когда-то и это сдержанное выражение лица, и эти скучающе-недовольные глаза, и эти поджатые губы…

После того как молодая жена смазала дверные косяки маслом, супруг – как положено! – перенес ее через порог на руках и тут же опустил на пол. Гости разошлись, едва только новобрачные переступили порог своего дома…

* * *

«Я помнил своего отца, и полюбить по-сыновьи отца приемного, как я ни старался, не получалось. А тот был слишком суров и недоступен, что тоже никак не способствовало зарождению сердечных чувств. Сухо поджав губы, он молча выслушивал доклады педагога-грека обо мне, воспитаннике, иногда, необыкновенно точно и кратко формулируя, задавал ему (всегда в моем присутствии!) вопросы, кивком головы или сдержанным жестом отпускал обоих. Впрочем, как я со временем понял, тот просто не выделял меня, своего приемного сына, изо всех остальных…»

* * *

По пальцам можно было перечесть случаи, когда Луций неловко гладил Марка по голове или хотя бы смотрел приветливо. И эти случаи Марк помнил все.

Впервые Луций приласкал мальчика, когда тот с горящими глазами рассказывал ему о своих первых успехах в школе. Закончил Марк словами: