колени. В долгой и глубокой молитве она просила у Бога благословить ее и выполнить ее самое горячее желание, подарив ей сына; российская императрица тоже имела право на счастливое материнство, как самая бедная и ничтожная крестьянка.

Закончив молитву, она разделась с помощью своих дам, сбросив драгоценности и парадные одежды, и в свете звезд опустила тело в целебную воду, в то время как священники остались сзади, возле могилы святого.

Кстати, чудо действительно произошло: в следующем году императрица, к огромной радости своего супруга и всей Российской империи, произвела на свет сына, которому дали имя Алексей.

Церковники торжествовали и объявили о чудесной силе саровского святого. Высокопоставленные чиновники и сановники со всех концов империи, участвовавшие в канонизации Серафима, остались довольны. Они получили награды, и их будущее было обеспечено, ибо их величества теперь были убеждены в угодности этого дела Богу и награждали каждого, поскольку Всемогущий удовлетворил их просьбу. В рабочем кабинете императора повесили большую икону святого Серафима, и вера в этого покровителя была так сильна, что император во время войны с Японией приказал изготовить несколько тысяч миниатюрных копий этой иконы и отправить их в войска на фронт. «У японцев снаряды, – говорили в народе, – а у наших солдат образки!»

Как бы высоко ни вырос престиж Серафима Саровского, возле императрицы хватало людей, уверявших, что помощь в рождении цесаревича исходила не столько от этого святого, сколько от другой чудотворящей особы. Наконец, говорили, что не ночное купание в святом источнике было причиной чуда и что все сделала молодая больная крестьянка Дарья Осипова, блаженная.

После отъезда кудесника Филиппа ко двору не замедлили явиться многочисленные чудотворцы и целители. Эти люди утверждали, что способны удовлетворить желания императрицы магическими средствами. Эти многочисленные чудотворцы не были учеными докторами или «салонными магами», как Филипп; они, скорее, принадлежали к специфическому русскому типу юродивых, блаженных. Это было по-настоящему национальное явление, а сами они персонажами столь же важными, как православные священники. После неудачи Филиппа, на которого были злы во многих чисто русских придворных кругах, не столько из-за его «шарлатанства», сколько потому, что он был иностранцем, стали искать возможность ввести в Царское Село одного из таких юродивых, лицо по-настоящему национальное.

Это было несложно, потому что в деревнях такие юродивые встречались часто. По большей части это были калеки с рождения, слабоумные, подверженные припадкам эпилепсии – одним словом, больные; женщины среди них встречались реже. Народ именно в слабоумии этих несчастных видел печать Божью, а в конвульсиях – доказательство их святости. Все, от крестьян до интеллигенции, уверяли, что Господь с особой добротой относится к калекам, глухим, слабоумным и особенно эпилептикам, чьи беспорядочные движения и дикие выкрики являются проявлением божественной воли, которой следует безоговорочно подчиняться, ибо она выше жалких суждений человеческой гордыни. Эти «нищие духом» рассматривались как избранные существа и повсюду пользовались огромным почитанием.

Когда один из таких юродивых, грязный, босой, в лохмотьях, шел по деревне, крестьяне падали перед ним на колени, целовали низ его рубахи, почтительно слушали произносимые им безумные слова и пытались их толковать, чтобы найти в них Божью волю.

Люди, ловко спекулировавшие на мистических склонностях государей, направили к ним в Царское Село одного из этих «святых простаков», где тот быстро начал играть значительную роль. Это был Митя Коляба, также называемый Митей Козельским, несчастный инвалид из окрестностей знаменитого монастыря Оптина пустынь; он был кривобоким, горбатым, с двумя бесформенными обрубками вместо рук. Его приходилось водить, потому что он очень плохо видел; к тому же был почти совсем глух и мог с крайним трудом издавать несколько нечленораздельных звуков. Когда у него случался приступ эпилепсии, он начинал издавать жуткие вопли, хриплые стоны, потом, наконец, завывания, в которых не было ничего человеческого; он беспорядочно размахивал своими обрубками, и, чтобы выдержать подобное зрелище, требовались крепкие нервы.

Крестьяне его деревни поначалу кормили его из жалости, ни минуты не рассчитывая обнаружить в его звериных криках какие бы то ни было предсказания. Это монахи Оптиной пустыни, те самые, которых Достоевский обессмертил в романе «Братья Карамазовы», обнаружили чудесные способности Мити Колябы. Они не сразу поняли смысл его криков и жестов, но тут же согласились, что имеют дело с блаженным, одним словом, с ясновидящим. Псаломщик Егоров, «монах низшего разряда», благодаря «небесному откровению» нашел ключ к пророчествам Мити. Он молился перед иконой святого Николая, когда услышал, что тот объясняет ему, как следует интерпретировать действия Мити, и приказал записывать под диктовку святого пророчества, остававшиеся доселе непонятными. Затем чудесный голос приказал ему всюду повторять, что «дурачок» Митя Коляба получит большое влияние на судьбу России.

С этого дня Егоров больше ни на шаг не отходил от блаженного Мити Колябы и переводил его частые предсказания. Вскоре Митя предсказал одной знатной даме, что у нее скоро родится сын, и это предсказание сбылось. Новость дошла до Санкт-Петербурга, где ее активно комментировали в салоне графини Игнатьевой. Многим членам этого известного кружка пришла тогда в голову идея представить блаженного к императорскому двору, чтобы он применил свою чудесную силу к царице и у той родился бы сын. Князь Оболенский, владевший имениями под Козельском и знавший раннюю историю блаженного Мити, взял на себя задачу привоза его вместе с псаломщиком Егоровым и представления их в Царском Селе.

В один прекрасный день Митя Коляба и Егоров появились в салоне черногорок, где были встречены очень приветливо, а оттуда их отвезли к императорской чете. Но Митя бывал ясновидящим только во время эпилептических припадков; все остальное время он был обыкновенным слабоумным и вел себя довольно плохо; так что не знали, что с ним делать. По этой причине Митя Коляба никогда не смог достичь при дворе того высокого положения, которого без труда добивались другие чудотворцы.

Когда Митя входил в транс и становился ясновидящим, Егоров становился рядом и, благодаря «ключу», переводил крики, лепет, вопли и вой, вырывавшиеся у того изо рта, а также его беспорядочные движения культями. В присутствии царя, царицы и черногорок сумасшедшему задавали вопросы, а он в это время извивался в конвульсиях, изо рта у него брызгала пена, а на вопросы он отвечал непонятными звуками. Егоров давал перевод этих пророчеств, но насчет рождения наследника цесаревича оставались сомнения: «До этого было еще слишком далеко, и Митя не мог сказать, будет ли следующий ребенок мальчиком или девочкой; но он постоянно молился и готов был скоро ответить точнее».

Разочаровавшись в этом юродивом, к нему потеряли интерес, тем более что генерал Орлов обнаружил