Теперь понятно, почему Симона Мага его последователи обожествляли как Зевса, поскольку Зевс — Бог-Отец, а Елену его как Афину — богиню мудрости.

В моей поэме «Золотой Век», написанной в Москве в 1971 году, есть такие строки: «Мама, неужели ты не знаешь, кто она. Это же прекрасная Елена. Ты же ее прекрасно знаешь. Это она стояла на стенах Трои и одновременно была в Египте. Она обманула всех и теперь хочет обмануть меня. Она не ест борщ, мама. Она спала с Тезеем и Менелаем, с Парисом, Деифобом и опять с Менелаем. Кажется, еще и с Ахиллом. Она не ест борщ, она кушает, когда никто не видит, бабочек. В ней живет свежая кровь, она вечно что-то выдумывает для себя».

Елена моей поэмы — это именно та Елена, бывшая жена Менелая, подобранная Симоном Магом в городе Тире, где она занималась храмовой проституцией. И никакая другая. Я всегда был загадочный мальчик, не очень понятный мне самому. Откуда в моей поэме «Золотой Век» священный экстаз перед воплощением Вечной Елены в образе московской девочки — дочери полковника и профессора, изобретателя первых подслушек КГБ??? Героиня поэмы «Золотой Век» давно профанирована собой и миром, она лишь несвященная оболочка. Правда, среди итальянских камней у нее живет загадочная дочь-подросток, и я ее никогда не видел. А у меня связь с таинственным зеленым портретом девочки на стене комнаты политико-воспитательного отдела в отряде №13 колонии №13 в заволжских степях. Где сгустки метафизических событий, где вещи вокруг свежи, где все они впервые.

Проблема не в доказательствах существования метафизического мира, он есть, существует и не требует доказательств, но проблема во взаимодействии (связи) физического и метафизического миров. Влияние из ТАМ в ЗДЕСЬ. Для меня это влияние не секрет. Когда я был внимателен, в этих случаях я замечал его множество раз. Многие случаи влияния были рассказаны мной в моей книге «Анатомия Героя». Ну хотя бы вот случай, связанный с той же Еленой (женой Менелая и «Мыслью Божией» Симона Мага). Страницы 86–87: «В 1980 году, летом, я увидел, как во сне трескаются стены (рыжие, охровые) южного города, земля движется, вздымается, расступается, и в провалы падают десятками с криками люди. Я жил тогда в Париже, в первом своем парижском апартменте на улице Архивов. Разбудил меня от сна телефонный звонок. Звонила бывшая жена Елена из Неаполя. "Эд, у нас страшное землетрясение. Пять тысяч человек погибли. Стены…" "Стой, — сказал я, — сейчас я тебе расскажу, что у вас там происходит". И я пересказал ей свой сон. "Ты видел все это по телевизору?" — спросила она. "У меня нет телевизора", — сказал я».

Я действительно увидел все это вечером в квартире приятеля на телеэкране. Чего-либо суперстранного в этом нет. Дело в том, что в Париже еще весной у нас с Еленой начался новый роман, мы со счастливым удовольствием жили вместе, и, естественно, когда она уезжала, все мои энергетические и духовные волны были направлены на принятие сигналов оттуда, от нее, из Италии. А она как раз покинула Рим, была на юге Италии. Там еще множество примеров моих сношений с параллельным нефизическим миром в книге «Анатомия Героя». Но нет смысла цитировать эти случаи, ведь с тех пор появились новые. И много, и какие! В последние годы моя вера в то, что параллельно с видимым миром существует мир невидимый, лишь укрепилась, возросла, стала всеподавляющей верой. Да и как не верить! Ну как не верить в числа и знаки, если! В сентябре 2000 года, сидя в крошечной избушке горного Алтая, у границы с Казахстаном, в горах, я нашел изорванную дешевую брошюрку «Рыбы», где черным по белому прочитал, что самым трудным годом у родившихся в первую декаду рыб будет пятьдесят восьмой год жизни. Я читал с тревогой про пятьдесят восьмой, мне ведь уже было пятьдесят семь лет. Я помню эту тревогу, эту случайную замызганную брошюрку, блик осеннего солнца на ней. И когда 7 апреля 2001 года, в первые месяцы моего пятидесятивосьмилетия, меня арестовали на Алтае в той же избушке, целая рота эфэсбэшников арестовала, я тотчас вспомнил предсказание брошюрки. Пятьдесят восьмой год жизни я весь провел в тюрьме Лефортово…

Также достоин упоминания тот поразительный факт, что когда, наконец, 6 апреля во второй половине дня я достиг уже упоминавшейся избушки на границе с Казахстаном, и две группы моих ребят, наконец, соединились, и ребята занялись приготовлением ужина, разделывая мясо марала, то я, конечно, не знал, что это последний вечер моей свободной жизни. Тогда я снял с себя мокрую одежду, ведь мы прошли 18 километров по снегу, достигавшему нам до подмышек, а внизу под снегом стояла талая вода; а вел меня к избушке агент ФСБ Акопян. Так вот, я снял одежду и сушился, а ребята готовили ужин. А я взял первую попавшуюся книгу, а книг в избушке было всего ничего, ну, десятка два. И я взял книгу «Петр I», пухлую, растрепанную и, раскрыв ее наугад, стал читать. И что вы думаете, какую сцену я читал? Сцену прощания Петра I с его любимым Францем Лефортом, наставником и духовным отцом. И как Петр, явившись к Лефорту во дворец, с ненавистью смотрит на пришедших на самом деле возрадоваться смерти их врага Лефорта, а не проститься, бояр. Через трое суток я уже сидел в камере тюрьмы Лефортово, после этой сцены тихого вечернего чтения в избушке на границе с Казахстаном. Ну сколько есть еще книг в русской литературе, где появляется Лефорт? Нуль есть книг. Совпадением чтение этой книги и сцены быть не могло. То был сигнал.

А вот еще убийственный по силе аргумент. 9 апреля 2001 года меня привезли в стакане автомашины «Газель» и бросили в камеру Лефортово чекисты. Помню, что, расхаживая по крошечной, холодной камере один, уже в синей тюремной робе, такой же, как у Радуева, размышляя об обстоятельствах своего ареста и об обстоятельствах ареста группы национал-большевиков с оружием в Саратове, я вдруг наткнулся в памяти на строчки, укололся о них и похолодел от ужаса. Постепенно они, строки, вытащились из памяти, сложились в строфы и ничего хорошего не обещали. Ужас охватил меня, и паника охватила, когда я процитировал себе концовку стихотворения:

Умру я здесь в Саратове в итоге

Не помышляет здесь никто о Боге

Ведь Бог велит пустить куда хочу

Лишь как умру — тогда и полечу

Меня народ сжимает — не уйдешь!

Народ! Народ! — я более хорош

Чем ты. И я на юге жить достоин!

Но держат все — старик, дурак и воин

Все слабые за сильного держались

И никогда их пальцы не разжались

И сильный был в Саратове замучен

А после смерти тщательно изучен.

В Саратове я к моменту написания стихотворения в 1969 году не был. Попал я в этот город только в 2002 году, то есть ровно через 33 года после своего пророчества. Меня во исполнение пророчества привезли-таки туда судить, как я ни сопротивлялся юридически. Но осудить так, чтобы замучить, не смогли. Мое собственное пророчество недооценило мою собственную силу. Я победил силы тьмы. В Саратове меня не замучили, лишь чуть придушили.

А далее ночь с 30 на 31 января 2003 года. Я сплю на верхней шконке Саратовского централа, на третьяке, в моей камере. И снятся мне цифры: 12 и 14. Я во сне выталкиваю их из своего спящего сознания, потому что сегодня прокурор затребует мне срок, сегодня день заключительной речи прокурора. Я их выталкиваю, а они все равно возвращаются, эти цифры: 12 и 14. И только когда прокурор Вербин уже под конец дня называет мое наказание: «Путем частичного сложения прошу приговорить к 14 годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима», я понимаю, что цифры 12 и 14, появлявшиеся неустанно в моем сне, обе были пророческими: 14 лет прокурор запросил, а поскольку два года я уже отсидел, то остается 12!