А потом выходит на улицу, снимает шапку, запрокидывает голову и, закрыв глаза, волосами и лицом впитывает душистый и влажный провинциальный март.

Гостиница, где останавливались Ксения и Нина, располагалась напротив вокзала. Когда приходил поезд, было видно, как торговки кидаются к пассажирам, предлагая пирожки, бублики, бутылки с кефиром и молоком, кульки и пакеты с солеными огурцами, ягодами, вареной картошкой. Поезд стоит недолго, но пассажиры выходят на перрон и покупают в дорогу.

В гостиничных номерах с окнами на вокзал и трамвайную остановку было шумно, и постоянные клиенты их избегали. Имелись и другие, с видом на город. Ксения всегда брала себе, а потом и Нине тихий номер. Под окнами тянулись крыши гаражей и сараев – по этим крышам гуляли коты. За сараями в гуще ясеней и лип стояли кирпичные хрущевки и деревянные домики с крылечками, палисадниками и огородами. По вечерам Нина любила сидеть у окна, пить чай и разглядывать панораму с высоты седьмого этажа. Иногда кто-нибудь из жильцов выходил на балкон подышать воздухом. Однажды разбитной парень в тренировочных штанах и майке заметил, что Нина на него смотрит, и махнул рукой. Нина улыбнулась и помахала в ответ.

Еще она любила подолгу, до рези в глазах всматриваться вдаль, в прозрачное небо, где летом кружат стрижи, охотясь за насекомыми, которые тоже в свою очередь на кого-то охотятся, а из-за дальних деревьев и крыш выглядывает купол церкви с березой. Окно гостиничного номера заменяло Нине телевизор, который в номере тоже имелся, но она его никогда не включала. На ее персональном заоконном экране показывали всегда одно и то же – ломаный полет стрижей, облака, кроны деревьев, по которым пробегает ветер. К лету деревья обросли тяжелой лиственной плотью, а зимой узор их ветвей напоминал веточки бронхов.

От гостиницы к центру вела широкая, длинная, совершенно прямая улица. Вдоль нее на первых этажах располагались магазины – продовольственный, хозяйственный, обувной. Отправляясь вечером погулять, Нина и Ксения в них заходили, и Ксения покупала фрукты, торт, вкусное копченое мясо и конфеты в заграничных коробках. Вечером они сидели у Ксении и болтали обо всем на свете до глубокой ночи, попивая подаренное испанцами сухое вино.

Как-то раз в книжном Нина случайно увидела учебник по фэн-шую, китайской науке о пространстве. Она взяла книжку с полки и открыла на странице, где изображалась длинная, прямая рогожинская улица: надпись внизу гласила, что живительная энергия цинь в таких местах не задерживается, превращая их в опасные проводники смертоносных сквозняков.

Нина все запоминает, пересказывает Ксении. Вместе смеются, откупоривая бутылку вина и поедая орешки и ломтики холодного мяса. Потому что на их улице действительно всегда дует ветер, даже в самые тихие летние вечера; Нина замедляет шаг, вдыхает ароматный этот ветер, и ей чудится, что он прилетел из-за города, с огромных, до неба, пустых полей, и принес с собой запахи реки, тины и разогретой на солнце травы.

На улицах центра можно было рассматривать местные моды – специальные, не такие как в Москве. Летом женщины наряжались с утра в бархат и велюр, из дома на работу выходили на высоких каблуках, обильно нарумянив щеки, нарисовав глаза и губы. Зимой носили пальто-трапеции, расклешенные книзу, и высокие сапоги. Особенно умиляли Нину шапки: на головах у женщин возвышались высокие норковые тюрбаны и замысловатые улитки наподобие соборных куполов. Шапка-собор тоже считалась признаком хорошего тона. Гуляя по улицам, Нина и Ксения то и дело легонько толкали друг друга, прыская от смеха.

Ксения в неизменном спортивном костюме, кроссовках, куртке-кенгурушке, и Нина в джинсах и короткой парке на деревянных рожках тоже привлекали внимание местных. Их провожали взглядом, особенно когда они подъезжали в джипе к первому и единственному в Рогожине супермаркету: серебристый дорогой джип «Тойота», какие в городе можно сосчитать по пальцам, и вдруг из него выпрыгивают на тротуар не бритоголовые дяди, не длинноногие красотки в мутоновых шубах, а ничем не примечательные скромные барышни со спортивными сумками через плечо. В эти минуты Нине казалось, что они с Ксенией беззаботно играют тем, что для других – воплощение успеха. Когда они залезали обратно, захлопывали дверцы и отъезжали, мужики возле супермаркета задумчиво скребли подбородок, глядя им вслед.

– А может, – размышляла Нина, – не мы одни такие? Что, если другие тоже приобретают дорогие вещи из самого обыкновенного озорства?

– Очень может быть, – кивает Ксения. – Но если человек умеет так развлекаться, деньги на дорогие глупости не должны доставаться ему тяжелым трудом. А то игра перестанет быть игрой. Ничего нельзя делать всерьез, все должно даваться легко. Нужно получать и терять без сожаления – только тогда играешь по-настоящему.

Нина согласна. Ей интересно все, о чем рассуждает Ксения – такая независимая, мудрая, ни на кого не похожая. Без сомнения, Ксения со своим джипом, двумя взрослыми сыновьями и толстыми стопками денег – самое свободное человеческое существо из всех, кого встречала Нина.

Разница в десять лет поначалу казалась Нине огромной. Когда же совместные поездки в Рогожин приобрели регулярность, а общение стало постоянным, Нина часто думала о том, что лучшее лекарство от старости – видеть впереди себя на расстоянии десяти шагов такую вот энергичную, умную, цветущую подругу, которая прокладывает дорогу в неизвестность, куда тебе со временем не так страшно будет войти.

Свою внешность Ксения описывала в двух словах очень удачно: русская дурнушка. Крестьяночка с картин Венецианова, жница с бабочкой на руке: небольшие глаза, высокие скулы, румяные щеки. Стрижка каре неопределенно пепельного цвета. К лету Ксения отрастила волосы и преобразилась: лицо приобрело непривычную женственность, и Нина пришла в восторг. Не было ни хищного рта, ни глаз-буравчиков, сверливших собеседника презрительно и насмешливо. Но глупый хвост Ксения быстро отстригла.

До сих пор Ксенино лицо возникает в Нининой памяти непременно на фоне какого-нибудь среднерусского пейзажа из тех, что проносились мимо во время их странствий из Москвы в Рогожин, а из Рогожина куда-нибудь далеко в сторону, километров за восемьдесят, сто или больше. Ксения – и у виска звенящее кузнечиками поле. Ксения, а возле бровей – березовая роща, Ксения – и стог сена, цветом похожий на ее пепельное каре. Ветер врывается в приоткрытое боковое окошко, перебирает, ерошит, а потом резко вздымает невесомые волосы, которые в один миг заслоняют и сено, и рощу, и пасмурный небосвод.

* * *

– Этот город спит! – рассказывает Нина. – В нем нет даже «Макдоналдса»!

Они сидят в «Макдоналдсе» на Тверской: Макс, шурша упаковочной бумагой, уплетает бигмак, а Нина намазывает джем на сырные сердечки.

– Ну и что? – отзывается Макс. – Тебе мало Москвы? Зато там наверняка есть что поснимать.

– Это точно! Такие кадры пропадают! Столько вокруг рассыпающейся старины… Самое потрясающее – ветхость, невозвратность. Их там просто навалом. Туристы за ними и едут. Вот только непонятно, что этот город будет делать лет через пятьдесят? Ветхость-то не вечна. Ее хотя бы изредка надо подновлять. А тут – сплошное запустенье. Нищие старухи, заколоченные окна, покосившиеся стены. Сироты наши… Все думаю, как же так, почему… Представляешь, сегодня первый раз мамашу видела…