Так-так. Нил, позволь напомнить тебе кое-что. На твоей кредитной карте значится сумма, которой позавидовал бы сам Билл Гейтс. Твой развод будет стоить тебе почти всех денег, которые ты считаешь своими. Юристы, замазанные в таких делишках, как ты, никогда не опаздывают на встречи с господином Вае. Тайваньские магнаты-судовладельцы завтракают с политиками столь влиятельными, что по мановению их руки небоскребы могут тронуться с места.

Десять секунд до третьего гудка! Размышляй над своими жизненными проблемами во время обеденного перерыва — ха, когда это у меня в последний раз был обеденный перерыв, — не важно, когда угодно, но только не сейчас. А сейчас немедленно, сию секунду, прыгай на этот чертов паром. Больше повторять не буду.

От магазина галопом бежит человек. Энди Как-его-там. Помню его в лицо с тех времен, когда посещал поло-клуб на острове Лантау. На этом чертовом острове не найдешь ни одного чертова пони. Галстук от Ральфа Лорена развевается на ветру, как змея, шнурки на ботинках развязались. Да, Энди Как-тебя-там, ты должен сейчас в оба смотреть под ноги — того и гляди свалишься и лоб разобьешь, а Джилл слетит с горки[34].

— Задержите паром! Погодите!

Ба! Прямо Лоуренс Оливье[35], а не Энди Как-его-там.

Неужели вот так и она смотрит на меня? Равнодушно, с примесью насмешки?

Китаец-дежурный возле турникета — наверное, сводный кузен брата-близнеца водителя автобуса — нажимает на кнопку и запирает турникет. Энди Как-его-там завершает свой полет, хватается за преграду и, с трудом удержавшись, чтобы не завыть, как обезумевший арестант за решеткой, умоляет:

— Пожалуйста!

Китаец-дежурный едва заметно кивает на табло «Паром отбывает».

— Пожалуйста, пропустите меня!

Дежурный качает головой и уходит в свою будку пить кофе.

Энди Как-его-там тихо мычит, нашаривает в кармане мобильный телефон, роняет его. Поднимает и, удаляясь прочь, разговаривает с неким Ларри, что-то сочиняет на ходу, притворно смеется.

Паром отчаливает от пристани, расстояние от берега до него быстро увеличивается.

Иногда я перестаю тебя понимать, Нил.

* * *

Кати настояла на том, чтобы я не провожал ее в аэропорт. Ее самолет улетал днем в одну из самых сумасшедших пятниц. От моего рабочего стола осталось узкое ущелье между двумя готовыми вот-вот рухнуть горами срочных контрактов. Поэтому в тот день мы пораньше выехали из дома и позавтракали в кафе на пристани у парома. Да, в том самом кафе, вон там. Где сейчас у окна сидит Энди Как-его-там — он поставил на столик ноутбук и стучит по клавишам с таким остервенением, будто пытается успеть предотвратить ядерную войну. Надо же, он и не подозревает, что сидит за тем самым столиком, за которым мы с Кати прощались навсегда.

Прощались навсегда — как звучит. На самом-то деле прощание Нила Броуза и Кати Форбс мало походило на высокую драму. Нам нечего было сказать, а может, слишком много нужно было сказать друг другу, но после стольких ночей молчанки вдруг оказалось, что наше время истекло. Я плохо помню, о чем мы говорили. Кажется, о планировке аэропортов, о том, чтобы не забывал поливать растения, о том, что Кати скоро снова увидит Лондон. Было такое ощущение, словно мы познакомились накануне вечером, провели ночь в отеле и впервые проснулись рядом друг с другом. На самом деле мы не занимались сексом уже пять месяцев, а не с тех пор, как все стало ясным.

Черт подери, это было ужасно. Кати уходила от меня.

Гораздо лучше я помню, о чем мы не говорили. Мы не говорили о госпоже Фэн. Мы не говорили о ней. Мы не говорили о том, по чьей вине — черт, неужели, страдая бесплодием, люди за тысячи лет не придумали лучшего слова, чем «вина», — у нас ничего не получается. Кати всегда отличалась добротой. О возможности лечения, клиниках, усыновлении, обо всех этих полумерах мы не говорили вообще никогда — нас они не устраивали. Если сама природа, будь она проклята, не хочет сделать свое дело, значит, не нам ее подменять, черт подери. Мы не говорили о разводе, потому что он нависал над нами, как эта гора. И о любви мы не говорили. Вот что досаднее всего. Я ждал, что Кати заговорит первая. Она, наверное, ждала, что я. А может, просто наше время истекло и эти слова перешли по наследству к романтичным несмышленышам, родившимся лет на семь-восемь позже нас. К парнишкам вроде того, которого я видел вчера в кафе. Теперь любовь существует для них. Не для нас, старых перечников за тридцать. Забыть о любви.

Раздался гудок парома. Я стоял на мостовой, как раз на этой розоватой плите, где стою сейчас. Я хорошо запомнил ее — хожу мимо каждый день. Я подумал, что на прощание надо бы ее обнять. Может, даже поцеловать.

— Тебе пора на паром, — сказала она.

Ну что ж, раз ей так угодно.

— До свидания, — ответил я, — Приятно было побыть твоим мужем.

В тот же миг я пожалел о сказанном. И до сих пор жалею. Эти слова прозвучали как эффектный удар напоследок. Она повернулась и пошла прочь. Я иногда думаю — если бы догнал ее, что тогда? Жизнь началась бы заново или я получил бы затрещину? Теперь я этого не узнаю. Послушный зову гудка, я пошел на паром. К стыду своему, я не оглянулся, когда паром отчалил, поэтому не знаю, махала ли она вслед. Зная характер Кати, думаю, что вряд ли. Как бы то ни было, через сорок пять секунд я уже забыл про нее. Все мое внимание приковали десять строк мелким шрифтом на пятой странице «Саут Чайна бизнес ньюс». Новый американо-британо-китайский следственный орган под названием «Инспекция по перемещению капиталов» произвел обыски в офисах торговой компании «Шелковый путь». Эта компания неизвестна в широких кругах, но мне-то она известна очень хорошо. Я, лично я, следуя полученным инструкциям, перевел на счет компании «Шелковый путь» 115 миллионов долларов со счета 1390931 не далее как в прошлую пятницу.

Черт подери…

Вокруг ни души.

Дорога от пристани до припортовой деревни проходит мимо поло-клуба. Флаги над ним сегодня уныло повисли. За клубом дорога превращается в тропинку. Тропинка обрывается у пляжа — впадает в дорожку, которая вьется вдоль берега. Я никогда не ходил этим путем, поэтому понятия не имею, куда он приведет. Рыбак натруженными руками вытягивает сеть, он оборачивается, и наши взгляды на секунду скрещиваются. Подписывая договора краткосрочного найма жилья, я совсем забыл, что есть люди, которые живут на этом чертовом острове всю жизнь, от рождения и до смерти.

По выходным отец брал меня с собой на рыбалку. На мрачноватое озеро, затерянное в Сноудонии. Папа работал электриком. Это настоящая работа, честный труд. Ты прокладываешь проводку, устанавливаешь людям распределительные щитки, чтобы у них был свет, делаешь настоящий ремонт вместо их самодельного тяп-ляп, чтобы они не спалили свои дома. Папа — ходячий кладезь расхожей мудрости. «Дай человеку рыбу, Нил, и ты накормишь его на один день. Научи его ловить рыбу — и ты накормишь его на всю жизнь». Мы сидели на берегу озера, когда я сказал ему, что собираюсь в Политехнический, изучать финансы. Он кивнул, сказал: «Со временем можно будет получить хорошую работу в банке» — и отвел взгляд. Наверное, тогда я и ступил на этот путь, который привел меня сюда. Последний раз мы с отцом ездили на рыбалку в тот день, когда я сообщил ему, что получил назначение в гонконгский филиал компании Кавендиша. С жалованьем втрое больше, чем у моего бывшего школьного директора. «Здорово, Нил, — сказал отец, — Мама лопнет от гордости». Я ждал от него более бурной реакции. Он к тому времени постарел, вышел на пенсию.