— Поэтому не будем отвлекаться на публицистику, — согласился с ним Отто.

— Мне поручено организовывать тайники с сокровищами рейха, а вам приказано создать отряды, которые бы обеспечивали их безопасность, причем выполняли бы свое задание, даже спустя много лет после войны. Это еще один аргумент того, что нам следует держаться вместе, только вместе, используя при этом тех, кто нужен для нашего общего дела, и решительно отторгая тех, кто попытается нам мешать.

Он вновь наполнил рюмки, и как раз ко второму тосту появился адъютант с бутербродами, что оказалось весьма кстати, поскольку Скорцени зверски проголодался.

— Этот барон, которого вы назначили временным комендантом «Альпийской крепости»…

— Штурмбаннфюрер Вилли фон Штубер. Если вас интересует его надежность?.

— Исключительно его надежность, Скорцени. Ну а среди его пороков не приемлю только один — алчность, которая губительна для него самого и крайне опасна для всех, кто будет связан тайной «клада рейха».

— Это один из последних в этом мире истинных романтиков диверсионной службы и будущий великий психолог войны. Тема ученых трудов, над которыми он будет работать, посвящена различным характерам «человека войны». Пока мы с вами коллекционируем старинное столовое серебро, золотую церковную утварь и бесценные полотна каких-то там пока что безвестных мастеров, барон фон Штубер коллекционирует досье и личные знакомства с такими людьми, как известный вам полковник Курбатов, прошедший с группой диверсантов по тылам красных от Маньчжурии до границ рейха; как Фризское Чудовище из «Регенвурмлагеря», или пока еще мало кому известный украинский иконописец и творец «распятий» мастер Орест…

— Кстати, о мастере Оресте я уже наслышан, — ожил Борман. — О нем поговорим отдельно. Что же касается Штубера, то пока что я не услышал главного.

— Любой отданный мною приказ он выполнит, — решительно произнес Скорцени, считая, что большей гарантии надежности своего подчиненного дать не в состоянии. — При этом докладывать о выполнении будет только мне.

Бормана так и подмывало добавить: «Отныне — и мне тоже», но, встретившись с непоколебимым взглядом Скорцени, он воздержался от столь опрометчивого наскока, решив, что сначала следует познакомиться с этим коллекционером «заблудших душ войны».

— Мне бы хотелось, — сказал вслух, — чтобы этот штурмбанн-фюрер сопровождал меня при осмотре подземного бункера ставки «Бергхоф» и прочих потенциальных мест захоронения сокровищ рейха. Я хочу увидеть, понять, прочувствовать этого человека.

— Вполне объяснимое желание.

— Хотя я не такой уж великий психолог, как сам Штубер, но думаю, что все же смогу присмотреться к нему.

— Насколько мне известно, сейчас он находится в укрепленном замке Шварцбург графа фон Ленца.

— Этого старого баварского сепаратиста, — покачал головой Борман. — Которого давно следовало вздернуть.

— Поскольку значительная часть «Альпийской крепости» будет располагаться в дружественной нам Баварии, — поморщился Скорцени при словах «дружественной нам», то кто знает, возможно, его сепаратизм еще каким-то образом пригодится нам. Ведь не избавились же мы от кронпринца Баварии Рупрехта?

— Что действительно странно, — натужно, словно ломал сопротивление заржавевшей шестерни, повел подбородком Борман. — Ведь от руководителей Австрии Микласа и Шушнига избавлялись решительно и особо не задумываясь. Под девизом — «С врагами не панькаться! Патронов не жалеть!».

— Кто сейчас может предсказать, как обернутся события? — невозмутимо продолжил Скорцени. — Вдруг баварский, а вслед за ним и соседний, швабский, народы проснутся в своем яростном национализме как раз в тот момент, когда враги попытаются территориально и национально расчленить рейх? И тогда все будет вырисовываться достаточно четко: кронпринца Рупрехта — в президенты, графа фон Ленца — в премьеры… Правительство — исключительно из преданных нам людей.

— Значит, вы уже всерьез рассматриваете подобный вариант исхода?

— И не только этот. Однако продолжим: если же Рупрехт предаст, что совершенно не исключено, поскольку высоким понятием чести монархи никогда не отличались, то вместо него всегда можно короновать графа фон Ленца из того же баварского королевского рода Виттельсбахов, к которому принадлежал последний король Баварии Леопольд III.

— Рассуждать о каком-то там Баварском королевстве мне, понятное дело, тошно. Однако замечу, что ситуацию вы просматриваете глубинно. Не ожидал. Честно признаю. Считал: диверсант — он и есть диверсант. А тут анализ…

— Как вы уже поняли, — не стал умиляться его комплиментами Скорцени, — замок Шварцбург рассматривается нами, как центр одного из опорных укрепрайонов, входящих в «Альпийскую крепость». Именно поэтому Штубер тщательно изучает строение самого замка, окрестные пещеры и местность. В рейхе сейчас нет офицера, который обладал бы таким опытом ведения партизанской и антипартизанской войны, как Штубер. Так что пусть ваши люди свяжутся с ним и договорятся. Мои указания последуют сегодня же.

— Признайтесь: ведь это ему будет поручено командовать отрядами прикрытия, отрядами службы безопасности этих сокровищ? Под вашим общим руководством, естественно.

— Не исключено. Разве что сумеете убедить меня, что в рукаве у вас чудом завалялся некий трефовый валет, который способен побить все козыри Штубера.

— Увы, мой шулерский рукав пуст, — подыграл ему Мартин.

Они пропустили еще по рюмочке коньяку, допили кофе и Скорцени вопросительно взглянул на рейхсляйтера. Он нутром чувствовал, что шулерский рукав Бормана не так уж и пуст, некий «валетик» там все же завалялся.

— Вы правы, Скорцени, предчувствие вас не обманывает. Есть еще одно очень важное решение, которое мне придется принять в очень скором будущем. Подчеркиваю: очень важное. Хотел поговорить о нем сегодня же, но решил, что уместнее будет обсудить это решение уже после того, как вернусь из «Альпийской крепости».

— Если считаете, что поездка в Альпы способна каким-то образом подтолкнуть вас к этому разговору, — вежливо утвердил за ним это право Скорцени, хотя все его окружение знало: обер-диверсант терпеть не мог, когда с ним начинали говорить загадками.

Он всегда оставлял человеку право затевать или не затевать данный разговор, посвящать или не посвящать его в какие-то важные дела, но готов был пристрелить каждого, кто намекал на важность тайны, а затем отказывался говорить о ней, откладывая, передумывая и вообще самым наглым образом «торгуясь».

Очевидно, Борман принадлежал к тому же типу людей, потому что сразу же объяснил:

— Дело в том, что обсуждать нужно только тогда, когда сам я приму окончательное решение. А оно еще не принято. И приказа фюрера тоже не поступало. За те несколько дней, которые я проведу в Альпах, многое прояснится: и в Берлине, и в Баварии, и… в моей голове.