Взирая на растерянное лицо Гредера, барон мстительно улыбался: Софи использовала против мастера «диких монологов» его же оружие.

— У меня есть поручение Скорцени. Нам нужно серьезно поговорить.

— Правда? Как мило. А то ведь, исходя из того словесного потока, который вы только что здесь выплеснули, у меня, господин штандартенфюрер, создалось впечатление, что вы пришли сюда с совершенно иными намерениями. И пожалуйста, впредь прошу не распространяться обо мне, как о русской пленнице, беженке и все такое прочее.

Едва Софи произнесла это свое: «Впредь прошу не распространяться обо мне, как о русской беженке», как вновь ожил телефон. Она вопросительно взглянула на барона и вежливо улыбнулась, но тот молча кивнул, разрешая поднять трубку.

— Здесь гауптштурмфюрер Родль, адъютант Скорцени, — услышала мягкий, слегка бархатистый голос, доносившийся из Берлина. — Кто у телефона?

— Гауптман Софи Жерницки.

— Даже так? Уже… гауптман?

— Вы радуетесь моему чину или мне?

— Я всегда радуюсь вашему чину, вашей талии и всему вашему обаянию, — протараторил Родль, давая понять, что сейчас не время для обмена комплиментами.

— Тогда слушаю вас, лучший из адъютантов рейха. Очевидно, вам нужен генерал фон Штубер?

Титулом «лучший адъютант рейха» она наделила Родля еще во время их первой встречи в замке Фриденталь. Тогда их знакомство чуть было не закончилось страстными объятиями в каком-то закутке, но им помешал невесть где зародившийся «тевтонский рык» Скорцени: «Адъютант, черт возьми! Куда запропастился мой адъютант?! Полцарства за пройдоху-адъютанта!». И каким же неадекватным был этот обмен: полцарства за потерянного в минуты высшего женского вожделения мужчину!

— Пусть простит нас отставной генерал, но мне как раз нужны вы, гауптман Жерницки.

— Не сомневаюсь в этом, — с томным придыханием произнесла Софи, покачивая русой головкой.

В конце концов не она ткала вокруг себя эту бесконечную, зыбкую паутину казарменного флирта; не она пыталась превратить каждую более или менее уединенную встречу с мужчиной — в походный вариант сексуальной близости. Другое дело, что она — «бедная, кроткая и почти беззащитная женщина» — всячески пыталась использовать и этот окопный флирт, и эти тыловые интимные заезды фронтовиков… Но тут уж пусть ей простится, как и должно прощаться воистину кроткой и беззащитной..

— Сейчас с вами будет говорить Скорцени

— Как и следовало полагать, — сказала Софи и, взглянув на приблизившегося барона, объяснила: — Это меня, господин генерал. Как всегда: Берлин, Скорцени, словом, дела, дела..

Это свое «как всегда» она произнесла исключительно для Гредера, и барон понял ее правильно. В противостоянии любителю «диких монологов» они теперь выступали единым фронтом.

— Софи! — раздался в трубке такой камнедробильный тевтонский рык, что женщина поневоле отшатнулась. — Вы — та единственная женщина, которая мне сейчас нужна. Причем срочно.

— Наконец-то посреди всего этого варварства я слышу голос истинного мужчины.

— Штандартенфюрер Гредер с вами уже беседовал?

— Гредер? — коварно взглянула на штандартенфюрера, нервно поправлявшего портупею. — Давно здесь, но к разговору пока что не приступал. Предпочитает длительные предисловия и душещипательные воспоминания.

— Уж не о том ли, как по его милости был уничтожен лучший в мире дирижабль «Гинденбург»?! — взревел обер-диверсант.

— Как раз рассказами о дирижабле он нас и забавляет, — пошла ва-банк Софи, понимая, что непростительно зарывается, все же речь шла о штандартенфюрере. Единственное, что ее оправдывало, так это твердое решение: «Все равно этого наглеца следует убирать. Любым доступным способом». — Кстати, он находится рядом, дать ему трубку?

— Не надо! — вновь рявкнул Скорцени. — Передайте ему, пусть уже не теряет времени, а немедленно садит вас в машину и доставляет в Берлин, ко мне, в известный вам отдел известного управления. Срочно. И под охраной. Учтите, что после беседы сразу же улетаете в Вену.

— И лететь нужно вместе с господином Гредером? — тон, которым был произнесен этот вопрос, не оставлял сомнения в том, как она воспринимает перспективу совместной командировки куда-либо с этим служакой. Видно, Скорцени уловил это.

— Нет, — жестко отрубил он после секундной заминки. — Летите одна.

И Софи не усомнилась в том, — что это «нет» рождено было только что, под впечатлением разговора с ней.

Положив трубку, гауптман смерила штандартенфюрера сочувственным взглядом и победно ухмыльнулась. «А ведь он панически боится Скорцени, этот… болтун, — поняла Софи, даже не желая анализировать свое поведение во время разговора с обер-диверсантом рейха. — То, что его придется убирать отсюда, — уже несомненно. Вопрос лишь в том, когда, как и чьими руками следует это сделать?».

— Если я все верно понял, моя поездка в Вену отменяется? — натужно подвигал нижней челюстью Гредер.

— Естественно. СД не решается оставлять столь важный район без офицера, способного обеспечить его безопасность.

— Иронизируете, Софи…

— А я всегда так поступаю, когда разговор со мной начинают не с того, с чего следовало бы.

— Вы попросту не поняли меня, фрау Жерницки. Наша полемика с бароном по поводу гибели «Гинденбурга» — давнишняя история.

— Мне это известно.

— И никакого отношения к вам, к тому разговору, который намечался…

— Все, господин штандартенфюрер, все, — с лихостью, достойной очередного «дикого монолога», одернула она Гредера, — дипломатический раут завершен. Машину, охрану и… в Берлин. И не вздумайте утомлять меня в дороге своими «дикими монологами», которые рано или поздно погубят вас. Уж поверьте мне, как потомственной ведьме-гадалке: неминуемо погубят. С нетерпением жду, когда ваш «рыцарский конь» заржет у ворот замка Штубербург.

До Оберзальцберга Штубер добрался уже к тому времени, когда Борман находился в летней резиденции фюрера «Берг-хоф». Рейхсляйтер стоял на специально для него очищенной от снега видовой площадке и мрачно осматривал заледенелые после недавней оттепели окрестные горы, лишь время от времени бросая взгляд на расцвеченную зеленоватыми проталинами долину, словно коршун, предававшийся не столько охоте, сколько вольному парению над давно отвоеванной для себя территорией.

— Прибыл временный комендант «Альпийской крепости» штурмбаннфюрер Штубер, — решился наконец нарушить его созерцание лейтенант Гельмут фон Гиммель[41], исполнявший при Бормане должность не то адъютанта, не то личного секретаря.