чтобы слиться со смежной ячейкой сота, но их нижние половины всегда определенно обозначались на олове тремя очень отчетливыми углами, откуда уже выходили три маленькие прямые линии, которые правильно обозначали первую половину следующей ячейки.

Через сорок восемь часов, хотя в отверстии могли одновременно работать не больше трех или четырех пчел, вся поверхность олова была покрыта начатыми ячейками. Правда, эти ячейки были не так правильны, как в обыкновенном соте; поэтому царица, обойдя их, благоразумно отказалась класть в них яйца, потому что из них могло выйти только худосочное поколение. Но все ячейки были совершенно гексагональны; там нельзя было найти ни одной кривой линии, ни одной закругленной формы или угла. Между тем все обычные условия были изменены, ячейки не были выдолблены в глыбе согласно наблюдениям Губера, или в восковом капюшоне, по наблюдению Дарвина; они не были круглыми сначала и не сделались потом шестигранными, под давлением соседних им ячеек. Здесь не могло быть речи о взаимных препятствиях, ввиду того, что они зарождались одна по одной и свободно выдвигали маленькие начальные линии на гладкой доске. Значит, по-видимому, очень достоверно, что шестигранник не есть результат механической необходимости, но что он действительно находится в плане, в опыте, в разуме и воле пчелы. Я мимоходом укажу другую любопытную черту их мудрости: построенные ими на кружке ячейки не имели другого дна, кроме самого металла. Инженеры отряда, очевидно, предположили, что достаточно будет олова, чтобы удержать жидкость, и рассудили, что бесполезно покрывать его воском. Но немного позже, когда несколько капель меда были отложены в две из этих ячеек, они, вероятно, заметили, что он более или менее изменялся от соприкосновения с металлом. Тогда они передумали и покрыли всю поверхность олова чем-то вроде прозрачного лака.

XXI

Если бы мы хотели осветить все тайны этой геометрической архитектуры, нам пришлось бы исследовать еще не один интересный вопрос – например, относительно формы первых ячеек, которые прикрепляются к потолку улья и изменяются таким образом, чтобы касаться этого потолка возможно большим числом точек.

Нужно будет также отметить не столько направление больших улиц, которое определяется параллелизмом сотов, сколько расположение переулков и проходов, проведенных кое-где через соты или вокруг них, чтобы обеспечить деловое движение и циркуляцию воздуха; эти проходы искусно расположены таким образом, чтобы избегнуть слишком длинные обходы или возможное загромождение. Наконец, нужно было бы изучить строение переходных ячеек, единодушный инстинкт, побуждающий пчел увеличить в известную минуту размеры их жилища, потому ли, что необыкновенная жатва требует более обширных сосудов, или потому, что они считают население довольно густым, или потому, что является необходимость в рождении трутней. Нужно будет в то же время поражаться остроумной бережливости и согласной уверенности, с которой они переходят в этих случаях от малого к большому или от большого к малому, от совершенной симметрии к неизбежной асимметрии, чтобы снова возвратиться, как только позволят законы одушевленной геометрии, к идеальной правильности: причем ни одна ячейка не будет потеряна, ни один квартал в ряду их зданий не будет пожертвован или сделан по-ребячьи, неуверенно, варварски, не окажется ни одной бесполезной области. Но я боюсь, что уже пустился в частности, лишенные интереса для читателя, который, может быть, никогда не проследил глазами полета пчелы или который интересовался этим только мимоходом, подобно тому, как мы интересуемся мимоходом цветком, птицей, драгоценным камнем, не задавая других вопросов, кроме рассеянных и поверхностных, и не повторяя себе достаточно, что малейшая тайна предмета, который мы видим в природе не человеческой, быть может, более непосредственно участвует в глубокой загадке наших целей и начал, чем тайна наших страстей, наиболее сильно выражающихся и наиболее старательно изучаемых.

XXII

Чтобы не загромождать это исследование лишним, я не останавливаюсь также на довольно удивительном инстинкте, который заставляет иногда пчел делать тоньше и разрушать край сота, когда они хотят его продолжить или расширить; а между тем нужно согласиться, что разрушение для новой постройки, переделка, производимая для того, чтобы сделать правильнее, предполагает странное раздвоение слепого инстинкта строить. Я пропускаю также замечательные опыты, которые можно произвести, чтобы заставить пчел строить круглые соты, овальные, цилиндрические или странно изогнутые; не буду говорить об остроумных способах, которыми они достигают соответствия между расширенными ячейками выпуклых частей и сжатыми ячейками вогнутой стороны сота.

Но, прежде чем оставить этот предмет, остановимся, хотя бы только на минуту, чтобы рассмотреть их таинственный способ согласовать свою работу и держаться меры, когда они лепят, одновременно и не видя друг друга, с двух противоположных сторон сота. Посмотрите против света сквозь такой сот и вы увидите, как в просвечивающем воске обрисовывается острыми тенями целая сеть призм, с такими отчетливыми ребрами, целая система таких непогрешимых согласований, как будто они вырезаны на стали.

Я не знаю, представляют ли себе достаточно вид и расположение сотов те, кто никогда не видел внутренности улья. Пусть они себе представят, – если взять ульи наших крестьян, где пчелы предоставлены самим себе, – пусть они себе представят колокол из соломы или ивовых прутьев; этот колокол сверху донизу разделяется пятью, шестью, восемью, а иногда десятью слоями воска, совершенно параллельными и довольно похожими на большие ломти хлеба, которые спускаются с вершины колокола, точно принимая яйцевидную форму его стенок. Между каждыми двумя из этих ломтей оставлен промежуток приблизительно в одиннадцать миллиметров, в котором держатся и движутся пчелы. В то время, когда наверху улья начинается постройка одного из этих ломтей, восковая стена, служащая его началом и которая после утончится и вытянется, теперь еще очень толста и совершенно разделяет пятьдесят или шестьдесят пчел, работающих на передней поверхности, от пятидесяти или шестидесяти вытачивающих в то же время на задней поверхности сота, – так что невозможно, чтобы они видели друг друга, если только их глаза не имеют дара проникать сквозь наиболее непрозрачные тела. Тем не менее пчела с передней поверхности не сделает ни одного углубления, не прибавит ни одного кусочка воска, который точно не соответствовал бы выступу или углублению задней стороны, и наоборот. Как они этого достигают? Как делается, что одна не выдалбливает слишком глубоко, а другая недостаточно?

Каким образом все углы ромбов всегда так магически совпадают? Что говорит им, что нужно начинать здесь и остановиться там? Нам еще раз нужно удовольствоваться ответом, который не отвечает: «это одна из тайн улья». Губер пробовал объяснить эту тайну следующим образом; он говорит, что через известные интервалы пчелы, давлением своих лап или своих зубов, производят, может быть, легкий выступ на противоположной стороне сота, или что