Если ты понял меня правильно, в этих словах заключены два смысла. Во-первых, душа знает, что создана из ничего, потому и желает видеть Того, Кто создал ее. Но ее выражение: «И чтобы мне увидеть Тебя так, как Ты увидел меня, когда сотворил!» – указывает на то, что ей хорошо известно, с каким доверием и ради какой цели Он сотворил ее.

Итак, взирает она на Бога и все же не может узреть Его; ей дано познавать Его, но не дано, познавая, проникнуть в глубину Его; постигать Его дано ей, как постигал ее Он, но никогда не может она действительно вместить Его в себе всецело! Это та ступень, о которой говорит св. Павел: «Тогда познаем мы Его, как Он нас познал!»

Лишь когда душа лишится собственной сущности и сущностью ее станет Бог, она увидит, познает, постигнет Бога Самим Богом. «Мы должны, – говорит великий мудрец, – познавать и постигать Бога собственным Его существом, и так постичь, чтобы это постигал действительно Он. Тогда душа – равно и познающее, и познаваемое!» Но как душа одновременно поймет и будет понята – этого никто не может постигнуть здесь, во времени, собственным умом, ибо для этого он должен быть весь погружен в себя, в чистое созерцание природы Бога, куда сотворенный ум не проникал никогда. Ибо говорит душа: «Тому нужен мой почин, кто никогда не был любим и сам не любил никогда».

Вот что под этим разумеется. Когда душа изо всех сил старается подняться сама над собой, чтобы, любя, приблизиться к высшему благу, тогда должна она испытать, что не в состоянии достичь божественного «Ничто», как бы ни старалась. Тогда опять спускается она и погружается в себя самое. Таким образом, недосягаемое божественное «Ничто» остается нелюбимым ею, как и всем, что не есть это «Ничто». «Тот сам никогда не любил» – это значит: Он любит только Себя или Свое подобие. Но так как Он не обладает ни любовью, ни каким-либо другим подобным качеством, то и любит Он, в сущности, столь же мало, сколь мало люби́м. Это имел в виду св. Дионисий, когда говорил: «Он живет в тишине, она же вне всякого образа».

Говорит же душа, как невеста из Песни Песней: «Через все горные вершины перешла я, одолела и собственное немощное Я, дошла вплоть до силы вечного Отца: там не слышно звука, там не видно света, там обоняла я, где не веяло никаким духом, там вкушала я, где ничего не было, там осязала я, где не было сопротивления! Тогда стало сердце мое бездонным, душа моя бесчувственной, дух мой утратил образ и природа моя лишилась сущности».

Узнайте, что имеет в виду душа, когда говорит, что она перешла через все горные вершины. Под этим понимает она, что вышла за пределы познания разумом, которых она могла достичь собственными силами, и дошла до самой темной силы Отца, где кончаются все различения разума.

Что она там слышит, то «без звука», – ибо это есть внутреннее постижение и происходит в изначальном чувствовании. Там «видела она без света», ибо это «видение» беспредметное, темное созерцание в «Ничто». И обоняла она там, где не веяло никаким духом, ибо обоняла она дыхание единства, в котором смолкают все вещи. «И вкушала она там, где ничего не было», ибо надо всем, что можно воспринять, парит одно и то же темное единство. «И там осязала я, где не было сопротивления», тут было непомраченное сотворенным, чистое единообразие сущности, всякой сущности сущность. «Тогда стало сердце мое бездонным», ибо перед всепокоряющим сверхчудом меркнет всякая попытка любви; «душа моя бесчувственна», ибо все ее чувства и способности обессилели; «мой дух утратил образ», ибо переливается он в форму, которая не имеет ни образа, ни лика, – в Самого Бога.

«И природа моя утратила сущность свою», ибо собственная ее сущность настолько исчезает, что не остается ничего, как только одно единое «Есть». Но это «Есть» держится как единство, которое есть само бытие, бытие Его и всех.

О нем говорит Дионисий: одно единое есть жизнь всего живущего, бытие всего сущего, разум всего разумеющего, естество всех естеств, свет всех светов.

И все же не свет, не жизнь, не естество! Первое, говорит Дионисий, превыше всякого наименования: оно не поддается ни любви, ни разумению, ни ощущению. Оно выше «сущности», выше «естества». Оно не свет и не тьма! Поистине как чуждо это основание всему Им основанному! Потому и говорит душа: «Нет для меня ничего, кроме Бога! И как нет больше для меня ничего определенного и единичного, так и я никому не душа».

Этим она хочет сказать, что у Бога нет имени и все поддающееся определению или какому-либо наименованию для нее не есть Бог. И «ни для кого я больше не душа» значит: она теперь настолько отрешена от всякого определения, равно как и от собственного «я», что ничего больше в себе не содержит, не будучи чем бы то ни было для кого бы то ни было. И это истинное состояние, в котором должна быть душа: быть вне всякой предназначенности.

Правда, в упомянутой книге невеста говорит: «Он – мой, и я – Его!» Но лучше бы она сказала: «Нет Его для меня, и меня нет для Него!» Ибо там Бог – лишь для Себя Самого, так как Он – во всем. Потому и не берет она себе ничего, что все отпало от нее чем кто-нибудь мог быть для нее или чем она могла быть для кого-нибудь. Таким образом, никто для нее не Бог, и она ни для кого не душа.

Поэтому и восклицает дальше невеста: «Отойди от меня, возлюбленный мой, отойди от меня: все, что поддается изображению, не считаю я Богом. И бегу я от Бога, Бога ради!» – «Ах, но где же тогда пребывает душа?» – «На крыльях ветра!»

Под этими крыльями ветра нужно понимать сонмы серафимов, когда они парят, отдавшись самому чистому Богопознанию. И еще выше того парит душа. Но дано это будет ей не раньше, чем оставит она позади себя все, что имеет образ и лик, так оставит, что не найдет их уже в себе и при этом не будет искать покоя.

Сперва она должна уйти и отрешиться от всякой собственной деятельности. И прежде всего должна она отказаться от всего сотворенного и не знать больше никакой опоры: только тогда она погрузится в чистое «Ничто».

В нем она сокрыта от всяких творений. В это «Ничто» не может проникнуть серафим со всем своим познанием; в нем душа превыше серафима, превыше всякого познания.

* * *

«Ничто» не имеет начала; поэтому Бог, чтобы сделать нас Своим подобием, не мог сделать нас ни из чего лучшего, как из «Ничто». Ибо хоть и создала душу творческая сила Бога, в ней, как и в Нем, нет вещества. Поэтому нет у души более близкого пути к Божественной Природе, чем «Ничто», ибо нет ничего, чтобы единило так, как однородность естества. По этому поводу Иоанн Златоуст замечает: никому не понять, как он всеми внешними и внутренними чувствами своими достиг чистого созерцания Божественной Природы.

«Ничто», которым мы были раньше, чем стали самими собою, не нуждалось ни в чем; оно противостояло всем сотворенным существам. Только божественная сила сильнее всего. И она привела «Ничто» в движение, когда Бог из «Ничто» сотворил все вещи. А теперь мы должны стать неподвижней, чем «Ничто»! – «Как так?» – Ну слушай!

Бог поставил душу в свободное самоопределение, так что помимо свободной воли не хочет ни в чем ее насиловать или приписывать ей чего-либо, чего она не волит. Стало быть, то, что она изберет в этом теле свободной волей, того и должна держаться. Если же хочет она достичь того, чтобы ни в чем не нуждаться и стать неизменней, чем «Ничто», она должна по своей свободной воле собрать все свои силы, дабы никакие вещи не могли ввести ее в заблуждение.