полагал, что жертв было бы в 10 раз меньше, АДС – в 100, а я – в 1000… Дед сравнивал Троцкого с Берией, подчеркивая их рационализм и проницательность. Ему запомнилось, как Троцкому удавалось быстро схватить суть совершенно незнакомых ему вопросов. (Еще будучи наркомвоенмором, Троцкий посетил электроламповый завод, а Тамм давал ему необходимые пояснения.) Точно так же Берия во время «ядерных» совещаний мгновенно улавливал суть дела и задавал вполне разумные вопросы. Он совершенно игнорировал «неблагонадежность» тех, кто был нужен для дела… Он-то знал цену любому компромату…»[43] Трудно сказать, во сколько именно раз было бы меньше жертв в случае чисто гипотетического прихода к власти троцкистско-бухаринской оппозиции. Но принимая во внимание, что и Троцкий, и Бухарин не добивались власти как таковой, а хотели использовать ее лишь для достижения неких высоких целей вроде мировой революции и улучшения жизни советского народа, можно предположить, что они были бы менее кровожадны, чем Сталин, для которого лозунги «мировой революции» или «построения социализма в одной отдельно взятой стране» были лишь средством укрепления собственной власти, а народ для достижения этой цели был лишь расходным материалом. И, во всяком случае, объединенная оппозиция 1927 года не предполагала проводить насильственную коллективизацию и раскулачивание и осуществлять индустриализацию за счет ограбления крестьян.

Но уже осенью 1927 года объединенная оппозиция была полностью разгромлена. Троцкий в начале 1928 года был выслан в Казахстан, а в начале 1929 года его депортировали за границу. В ссылках оказались и почти все вожди оппозиционеров.

В целом Сталин к роскоши был равнодушен, модно и красиво одеваться не стремился. Как влез в 1943-м в маршальский мундир, так и проходил в нем одном 10 лет, до самой смерти. Для Сталина на первом месте была власть и только власть, власть сама по себе, а не для осуществления какой-нибудь великой, с его точки зрения, идеи или какого-либо государственного замысла. В этом было отличие Сталина от Гитлера, для которого власть была тоже абсолютной ценностью, но необходимой только для реализации одной идеи – превосходства германской расы во всемирном масштабе. Троцкому же скорее важна была даже не власть, а идея. В принципе, он готов был бы смириться, что власть окажется у кого-нибудь другого, если этот кто-то осуществит идею мировой «пролетарской революции». Для Льва Давидовича было важно быть идеологом, теоретиком, мыслителем, чей авторитет признавали бы за ум и выдающиеся, как он полагал, административные качества, а отнюдь не ловкость в политической борьбе. То, что власть была главным и единственным принципом Сталина, давала ему громадное преимущество во внутрипартийной борьбе, освобождало его от химеры идеологии и от каких-либо моральных оков. Троцкий был революционер, а не политик. Сталин был политик, а не революционер. Бухарин же был теоретик, а не практик.

Внешнеполитическая программа Сталина в 20-е годы заключалась прежде всего в противостоянии с державами Антанты и ассоциировавшимися в его сознании с ними Соединенными Штатами Америки. Стратегической же задачей было вбить клин между Европой и Америкой, в частности отдалить США от решения германских дел. Именно неустойчивость положения в Германии создавала надежду на новую мировую войну. Но возможности влиять на европейские и мировые дела в то время у Сталина были весьма ограничены. Сокращенная после Гражданской войны Красная Армия едва превышала по численности армии государств-лимитрофов, взятые вместе. Разумеется, опасаться совместного нападения этих государств на Советский Союз не было никаких оснований, хотя бы потому, что между ними существовали достаточно серьезные противоречия (взять хотя бы Виленский спор между Литвой и Польшей). Что еще важнее, правительства лимитрофов совсем не хотели рисковать своей недавно обретенной государственностью (или, в случае с Румынией, новыми территориями) в столкновении с Советским Союзом. Но и сил у СССР для успешного нападения на пояс лимитрофов тогда еще не было. Как торговый партнер Советский Союз, ориентированный на автаркию и не имевший в своем распоряжении конкурентоспособных на мировом рынке товаров, большого интереса не представлял. Автаркия, а также бедность населения препятствовали широкомасштабному импорту в СССР из Западной Европы потребительских товаров. Оставалось только с помощью местной компартии вносить свой вклад в поддержание политической нестабильности в Германии (благо такая нестабильность успешно сохранялась и без советского вмешательства) и делать упор на милитаризацию экономики (для широких масс она называлась модным словом «индустриализация»), результаты которой должны были дать Сталину возможность проводить политику с позиции силы.

В декабре 1925 года, выступая на XIV съезде партии, Сталин заявил: «В данный момент Америка не желает войны в Европе. Они как бы говорят Европе: я тебе ссудила миллиарды, ты не рыпайся, если хочешь и впредь получать денежки, если не хочешь, чтобы твоя валюта вверх тормашками полетела, сиди и работай, зарабатывай денежки и выплачивай проценты по долгам…

Со времени победы пролетарской революции в нашей стране из мировой системы капитализма выпала целая громадная страна с громадными рынками сбыта, с громадными источниками сырья, и это, конечно, не могло не повлиять на хозяйственное положение Европы. Потерять одну шестую часть мира, потерять рынки и источники сырья нашей страны, это значит для капиталистической Европы сократить свое производство, поколебать его коренным образом. И вот для того, чтобы положить конец этой отчужденности европейского капитала от нашей страны, от наших рынков и источников сырья, оказалось пойти на некую полосу «мирного сожительства» с нами, чтобы пробраться к нашим рынкам и к источникам сырья, – иначе нет, оказывается, возможности достичь какой-нибудь хозяйственной устойчивости в Европе…»[44] Здесь Сталин, не знаю, искренне или лукаво, в пропагандистских целях, преувеличивал степень зависимости мировой экономики от России. Не то чтобы российские зерно или нефть совсем уж ничего не значили на мировом рынке. Но, в конце концов, зерно можно было покупать еще и в США, Канаде, Австралии или Аргентине. Да и на бакинской нефти свет клином не сошелся. Ее можно было закупать в той же Румынии, Иране, Индонезии, Венесуэле… Российский уголь вообще никогда не играл существенной экспортной роли. Что же касается России как рынка, то тот же текстиль или посуда с гораздо большим успехом могли найти спрос и у более состоятельного европейского потребителя.

Сталин был прав, что европейскую, да и мировую экономику еще до великой депрессии 1929–1933 годов серьезно лихорадило. Но причиной этого было вовсе не «выпадение России из системы мирового капиталистического хозяйства», как утверждал Сталин, а положение Германии, изнемогавшей под гнетом репарационных выплат и не способной в прежнем объеме поставлять промышленную продукцию своим соседям. Еще важнее было то, что Германия практически выпала из