Обнимая меня, мать сунула мне в руку письмо.

Я прочла его тем же вечером. Оно было длинным, и в нем мать писала о своей нежной любви ко мне. И еще мать напоминала мне, что я лишилась своего земного отца и только Бог теперь является моим отцом. Я вечно должна быть Ему благодарна. Он отдал меня в жены великому королю и послал в Англию, где я буду Ему нужна, а стало быть, за дела мои мне будет даровано вечное спасение.

«Помни, что Ты крещена в святой католической вере. Ты – дочь нашей церкви, и это – самое высокое звание, какое у Тебя было, есть и будет. Именно оно распахнет перед Тобой райские врата… Так будь же – подобно предку своему святому Людовику[30]– стойкой и усердной христианкой, чему Тебя всегда учили и ради чего Твой праведный венценосный пращур не раз подвергал опасности свою жизнь. Не слушай и не позволяй в своем присутствии произносить слов, которые оскорбляли бы Твою веру и Господа».

Я читала и перечитывала это письмо. Я знала, чего от меня ждут. Я направлялась в чужую страну. Я ехала к мужу, которого должна была постараться обратить в истинную веру. На мне лежала большая ответственность…

Оторвавшись наконец от письма, я поклялась себе и Богу сделать все, что в моей власти, чтобы принести в Англию свет истинной веры.

И тем же вечером мы узнали, что в Кале чума, что ехать туда опасно и что мы должны поворачивать в Булонь.

А наутро, еще до того, как мы тронулись в путь, ко мне явился герцог Бэкингем – по делу, якобы не терпящему отлагательства.

– Ваше Величество, – сказал он. – Этим утром я получил послание от короля Карла. Мне необходимо вернуться в Амьен, чтобы передать эти бумаги королеве-матери.

Я прекрасно понимала, что никаких бумаг он не получал. Позже мои подозрения подтвердились, поскольку я узнала, что гонцов из Англии никто не видел. Но Анна осталась в Амьене вместе с моей матерью, и потому герцог хотел вернуться и повидать перед отъездом юную королеву.

– Вы должны признать, – сказала Мами, – что, когда дело касается любви, для нашего герцога нет ничего невозможного…

Очередная задержка рассердила меня. Казалось, над нашим путешествием и впрямь нависло какое-то проклятие. Сперва занемог мой брат, затем – моя мать, после этого – чума в Кале, а теперь Бэкингем, повинуясь собственному капризу, умчался в Амьен!

Это было уж слишком!

Я громко поносила Бэкингема, пока Мами не умолила меня успокоиться.

И тут я подумала: а так ли уж я спешу покинуть родину? И мысль о грядущих переменах в моей жизни привела меня в чувство. Мне почему-то стало страшно… Я отправлялась в чужую страну, к чужим людям.

Поэтому, когда герцог Бэкингем вернулся, я уже вовсе не рвалась в путь. Ведь с каждым днем… с каждым часом оказывалась я все дальше от дома, от семьи, от привычной жизни…

Наконец мы прибыли в Булонь. Корабль нас уже ждал, и, когда я поднялась на борт, в ознаменование сего события грянул артиллерийский залп. Мами была рядом со мной и ободряюще улыбалась.

Я наблюдала с палубы, как медленно тают вдали берега моей родины. Вид бурного, грозного моря наполнял мою душу страхом. Корабль качало, и вскоре Мами уговорила меня спуститься вниз.

Казалось, это плавание будет длиться вечно, впрочем, в душе у меня царило такое смятение, что я вряд ли замечала все те неудобства, которые так раздражали моих спутников.

Наконец показалась земля. Я взошла на палубу и в первый раз взглянула на белые скалы.

Началась моя новая жизнь.

Воскресным вечером, в семь часов, я ступила на английскую землю. Меня встречало несколько дворян; был сооружен временный мост, так что я легко смогла сойти на берег. Таково, объяснили мне, было распоряжение короля, с нетерпением ожидавшего вестей о моем прибытии. Сам он находился сейчас в Кентербери,[31]неподалеку от Дувра.

Мне хотелось знать, почему король не в Дувре, и я бы обязательно спросила об этом, если бы говорила по-английски. Мне было обидно, что супруг не явился встречать меня, но я не решилась говорить об этом через переводчика.

Мне сказали, что немедленно пошлют в Кентербери гонца с вестью о моем прибытии, и через час король будет здесь.

Я заявила – довольно надменно, как отметила потом Мами, – что я слишком устала, чтобы принимать нынешним вечером кого бы то ни было. Путешествие оказалось чрезвычайно утомительным, и мне необходимо поесть и отдохнуть.

Мне ответили, что все будет, как я пожелаю, и мы сразу же отправились в замок, где мне предстояло провести ночь.

Замок стоял неподалеку от берега, и я возненавидела это сооружение с первого взгляда. Замок был мрачен и совсем не похож на Лувр, Шенонсо, Шамбор… на те дворцы, к которым я привыкла. Когда же под ногами у меня заскрипели голые доски, я полностью ощутила все убожество своего временного пристанища.

Я сказала, что без промедления удалюсь в свои покои, поскольку больше всего нуждаюсь в отдыхе. Возможно, моей фрейлине и мне потребуется легкий ужин. Я ясно дала понять, что до утра не желаю никого видеть.

По крайней мере, англичане изо всех сил старались мне услужить и немедленно препроводили меня в мою комнату. Увидев ее, я задохнулась от ужаса. На стенах, правда, висели гобелены, но они были выцветшими и пыльными. Мами подошла к ложу и пощупала его. Оно было жестким и все в буграх. Я никогда не видела ничего подобного ни в одном из наших замков или дворцов. И эту комнату приготовили для королевы Англии!

– Не обращайте внимания, – ласково сказала мне Мами. – И не сердитесь. Потом вы все обустроите по своему вкусу. Но пока придется мириться с тем, что есть…

– Может, они не хотели моего приезда? – спросила я, с ужасом оглядывая обшарпанную комнату.

– Конечно же, хотели, – успокаивающе заверила меня Мами. – Но вы должны помнить, что они живут совсем не так, как мы. По сравнению с нами они – просто варвары.

– А как же герцог Бэкингем и граф Голланд? В элегантности они не уступают французам, – сказала я.

– Возможно, их замки – другие. Но не думайте сейчас об этом. Нам надо отдохнуть. Утро вечера мудренее… А потом, в свете дня все выглядит иначе… – убеждала меня Мами.

– Сомневаюсь, что это место когда-нибудь будет выглядеть лучше, – подавленно проговорила я. – Оно станет еще хуже, когда солнце высветит все его уродства.