А она оказалась права. Совсем немного времени прошло, и он преставился…

Я тебе расскажу про еще один трюк, который мне удался. Но он и вполовину не был так хорош, как со Старым Учителем.

– Ты провернул со Старым Учителем ту же шутку, что и Нель Падинь с Катриной насчет Джека Мужика…

– Обобобожечки! Я сейчас лопну! Лопну я! Лоп…

Эй, Муред! Эй, Муред, ты слышишь? Они положили Шониня Лиама прямо поверх меня. Так все и было, Муред… Ой, да соображай же хоть чуток, Муред! А с чего бы мне позволять ему ложиться со мной в одну могилу? Мне вот никогда не приходилось собирать ракушки на продажу. А он и весь его род жили с ракушек, и об этом я ему тоже напомнила. Хоть я с ним поговорила совсем недолго, он меня чуть с ума не свел своими россказнями про старое больное сердце… Ты совершенно права, Муред. Если бы надо мной был крест, людям гораздо легче было бы распознать мою могилу. Но теперь-то уж скоро, Муред. Шонинь Лиам мне сказал. Крест из Островного мрамора, как тот, что над Пядаром Трактирщиком… Что, жена моего сына? Шонинь Лиам сказал, что после следующих родов она обязательно окажется здесь, это точно…

А ты помнишь, Муред, старшую девочку нашего Патрика?.. Да. Майринь. Ты права, Муред. Ей сейчас должно быть четырнадцать… Все верно. Она совсем еще махонькой девчушкой была, когда ты преставилась. Она теперь в колледже. Шонинь Лиам мне рассказал… Чтоб стать школьной учительницей! А то зачем же! А как ты думаешь, Муред, что ее послали в колледж, чтоб учиться варить картошку и макрель, постель стелить или дом подметать? Это ее нерадивой засранке матери сгодилась бы такая наука, вот только нашелся бы подходящий колледж… Майринь всегда тянуло к учебе. У нее голова ого-го для ребенка ее лет. Она была намного впереди Учительши – жены Старого Учителя – еще прежде, чем тот помер. В колледже нет никого, кто мог бы с ней сравниться. Так мне сказал Шонинь Лиам. “Очень далеко продвинулась в учебе, – говорит. – И год закончит раньше любого другого”. Да вот тебе слово, так и сказал, Муред… Да ну, Муред, об этом и толковать-то не стоит. И вовсе это не странно. С чего ты решила, что это странно, Муред? В нашем роду люди всегда отличались смекалкой и мозгами, и вовсе не потому, что я так говорю…

– …Но я же тебя не об этом спрашиваю, Шонинь.

– Ах, Мастер, это все сердце! Сердце, спаси нас, Господи! Я шел за пенсией, и даже ничего не почувствовал… Да ну, Мастер, не раздражайтесь вы так. Ничего я с этим поделать не могу. Набрал корзинку картошки и когда ее выкладывал, у меня… Но Мастер! Я же вам ни слова не говорю, кроме правды. Конечно, сам я ничего про это не знаю. Но все, что я слышал, – люди говорят. А мне, жалость какая, есть о чем побеспокоиться. Корзинка выскользнула, перевернулась, и я… А что люди говорят, Мастер? У наших людей-то времени нет ничего говорить, Мастер. И слушать ничего нет времени. Вот мы строили новое стойло для жеребенка…

Что люди говорят, Мастер? Да вы же сами знаете, Мастер, человек с таким хорошим образованием, как у вас, храни вас Бог, – что некоторые люди прожить не могут без сплетен. А вот если у человека слабое сердце… А я разве вам не толкую, о чем они говорят, Мастер? Вы только потерпите немного и перестаньте на меня так крыситься. Это, конечно, неважно, но погода была прекрасная – все то время, пока мы строили стойло… Люди, Мастер? Они часто повторяют много больше, чем молитвы, Мастер. А вот если у человека слабое сердце, спаси нас, Господи…

Учительница, а? Да она краше прежнего, Мастер. Как есть молодеет, так-то вот. У нее, должно быть, сердце здоровое… А люди-то, конечно, болтали, Мастер. Зачем же мне врать, что не болтали. Но честно: и я, и парень мой были заняты на постройке стойла… Так что вы уж не крысьтесь на меня, дорогой Мастер. Ну конечно, все в деревне болтали, что Билли Почтальон прямо не вылезал из вашего дома.

Прекрасный большой жеребчик, Мастер… Что ж толку на меня так крыситься, Мастер? Я уж тут вам всем ничем не в силах помочь. У меня других забот хватает, спаси, Господи… Проводит ли он время в вашем доме, а? Клянусь спасением души, да, Мастер. Это, конечно, неважно, но и в школе тоже. В школу он заходит каждый день, раздает деткам письма, а после сам он и Учительница выходят в холл и беседуют. Ой-ёй, благослови вас Бог, Мастер. Вы про это не знаете. Но меня другое беспокоило. Дышать вдруг стало совсем нечем. Сердце…

– …Но Колли, Колли…

– Дай мне досказать мою историю, мил-человек: “Никто не в силах осведомить меня по этому делу, – говорит Даниэль О’Коннелл[61], – кроме одного человека – Бидди Эрли[62], а она в семистах милях отсюда накладывает чары для самогонщиков, чей потин сиды лишили всякой силы – в большом городе под названием Лошадиные Кости, что в графстве Голуэй, там же, в Ирландии. Оседлайте и взнуздайте лучшую лошадь в моей конюшне, чтоб отыскать мне Бидди и доставить в седле позади себя в город Лондон в Англии…” Ну и поехал. “Мисс Дебонер”[63], – говорит он ей … “С чего это всякий ведьмин сын смеет так с моим именем вольничать?” – говорит она…

– …Что ж это ты, Джуан Лавочница! Собираешь голоса за Пядара Трактирщика! А почему бы и нет. Твой сын ведь женат на его дочери там, наверху. А если б и не женат был, вы же с Пядаром Трактирщиком в большой дружбе, как и пристало двум ворам…

– Вот, значит, какая мне благодарность. Да ты б умер на много лет раньше времени, не давай я тебе в долг. Все прибегал да клянчил каждый день: “Ради Христа и Девы Марии, дай мне горсточку муки, покуда не продам свиней…”

– Я по́том и кровью заплатил за эту муку, Джуан, паршивая ты дрянь! От всех людей только и слышал: “Джуан добрая и благосклонная, конечно, она выделит тебе траст[64]. А ты и выделяла, Джуан, потому как знала, что тебе выплатят. И если находился один такой, кто не платил, то остальные сто – платили…

– Тот же базовый принцип лежит и в основе страхования…

– Я брал мешок муки за фунт, если платил тут же. Если ждал до ярмарочного дня, он обходился мне уже в двадцать три шиллинга. Когда не удавалось заплатить полгода или девять месяцев, то уже двадцать семь. Ты была мягкой и угодливой к большим кошелькам, а с теми, у кого в ладони не было ни пенни, ты была жесткой и прижимистой. Слава Богу, настал в другой жизни день, когда мы не боимся сказать это тебе в лицо…