Вертолет заложил крутой вираж, вписываясь в узкую межгорную долину. Валерка невольно ударился лбом о стекло иллюминатора и снова возвратился из своих воспоминаний в реальность.

– Долетели! Сейчас садиться будем! – довольно прокричал второй пилот, высунувшись из кабины в салон.

Отыскать в горах площадку для базы отряда, и такую, чтобы устроила на весь сезон, – дело непростое. С одной стороны, ее надо максимально подтянуть к месту работ, то есть к скальным обнажениям, а с другой – оставить в пределах границы леса и достаточно полноводного ручья или речки, чтобы потом не бегать за водой и дровами за несколько километров.

Высокая правая терраса в среднем течении Улахан Юряха, поросшая листвяком вперемежку с редкими толстыми тополями, подходила, можно сказать, идеально. Четыре с половиной километра она тянулась вверх по ручью до самой высокой точки площади поиска – вершины горы Надежда, на склонах которой и были засечены геологами Дальстроя еще в первые послевоенные годы золото-кварцевые жилы. Вторая половина террасы, чуть поменьше первой, тянулась вниз, до впадины ручья в речку Тыры – в пределах зоны предполагаемой золотоносной россыпи. Так что все лето с поисковыми маршрутами, шлиховкой и горными работами перемещаться придется неподалеку – в границах собственно этой долины да двух соседних за водоразделами справа и слева, в которых тоже есть вероятность что-то найти. Правда, лошадей нельзя постоянно держать при базе – травы маловато, но зато ее достаточно на берегах Тыры, где стоит зимовье каюра Афанасия. Туда он и будет отгонять их на выпас…

По-хозяйски прошагав еще раз вдоль вытянувшейся по-над яром целой цепочки палаток, Белявский остался доволен. Конечно, можно было бы обойтись и меньшим числом этих летних геологических домов, но полевой сезон – вещь тонкая. Когда крошечная горстка людей заброшена на несколько месяцев куда-то к черту на кулички и совсем не для приятного времяпрепровождения, а для тяжелого и порой нервного, опасного труда, то не надо с самого начала вносить в нее какие-то напряжения. Это знает любой начальник-геолог, тем более такой опытный, как он, оставивший за спиной уже двадцать пять сезонов. Пусть каждый устраивается, как и с кем ему хочется. Вот и нынче целых семь палаток поставить пришлось. Студентке, понятное дело, отдельную надо, не будет же жить вместе с мужиками. Тамерлан тоже сроду ни с кем не жил. Полковник – всегда только со своей Найдой, так в обнимку и спят. Правда, решили, что он будет иногда по необходимости Афанасия на постой принимать. По двое поселились только студент с чехом да сам Белявский с Вадимом. Еще две палатки – под продуктовый склад и взрывчатку…

– Что, Ильич, смотр делаешь? – откинув брезентовое полотнище, высунулся наружу сияющий Полковник, все еще не верящий в свое чудесное избавление и перемещение из холодной и смрадной камеры в зазеленевший таежный рай. Он еще с вечера, впервые за последний месяц наевшись до отвала, но так и не напившись всласть густого ароматного чая, уже булькающего в горле, первым делом старательно побрился. Потом, как мог, обмылся в ручье, переоделся в новые брезентовые штаны и штормовку с капюшоном. Обустроился в палатке, установил по всем правилам маленькую железную печурку. И снова вернулся с кружкой к костру. Насыпал с горой и поставил рядом на бревно миску галет. Найда примостилась рядом. Когда они легли спать, не слышал никто. Но сегодня, буквально наутро, Белявскому показалось, что щеки Карпыча заметно порозовели и даже часть глубоких морщин на его лбу, напоминающем меха старой гармошки, как будто успела немного разгладиться. «Вот жизнь у человека… – задумался, глядя на Полковника Белявский. – Классический бич в классической расшифровке этого слова – бывший интеллигентный человек… Сам себя сгубил… А ведь до сих пор руки золотые, да и голова никогда пустой не была…»

– Смотр, говорю, Ильич, делаешь? – напомнил о себе Полковник.

– Да, смотр, в некотором роде, – откликнулся Белявский. – Вот, думаю, Карпыч, если кто с вертушки на нас глянет, может подумать, что приличная партия стоит, а не отряд из восьми человек…

– Эт точняк, – согласился Полковник. – Зато по-барски, без стеснений. Правда, Найда? – Он потрепал за ушами вынырнувшую из палатки собаку. Та, словно соглашаясь, довольно тявкнула.

– И место как будто неплохое.

– Да, тут уж паводком не зальет. А бывало дело – плавали. Не, по всем статьям – чистейший минерал! – добавил Полковник в конце свою любимую присказку, которую он применял как высшую форму восхищения. И в порыве чувств добавил: – Спасибо тебе, Ильич, за вчерашнее! Век не забуду! Отработаю! Век помнить…

– Не стоит, Карпыч, мы же свои люди, – остановил его Белявский, подумав о том, что с годами жесткая северная жизнь и из него самого, отпрыска древнего аристократического рода, интеллигентного молодого человека сделала расчетливого и даже циничного прагматика. Знала бы его бедная мама, за что ее сыночка так благодарит этот опустившийся, но искренний человек… Столь эффектная и благородная операция по спасению Полковника была смоделирована им заранее. Выдав Карпычу аванс, который был просто обязан выдать перед полем по договору, Белявский прекрасно понимал, что Полковник сразу же запьет и бесследно канет на неделю-другую в каких-нибудь поселковых бичевнях. Отыскать его там, понятное дело, будет практически невозможно. А терять такого промывальщика в нынешнем сезоне никак нельзя. Поэтому Белявский принял превентивные меры. Он просто позвонил начальнику райотдела, своему хорошему знакомому, и попросил в первый же вечер упрятать Полковника сотоварищи в КПЗ, а уж найти причину для ареста бичей милиционерам труда не составило. Сразу же договорились и о том, что на третий день утром, перед самым вылетом, состоится «спасение» заблудшего.

«Конечно, грех на душу взял, – вздохнул про себя Белявский, глядя куда-то поверх Карпыча. – Прости, прости меня, мама, царство тебе Небесное… Но ведь для его же, в конце концов, пользы. Хоть полгода человеком побудет, поест вдоволь, с нормальными людьми пообщается. А вдруг к осени и завяжет с бичевской жизнью… Нет, не завяжет, наверное, раз за столько лет не завязал…»

Разгоняя невеселые думы, он тряхнул головой, изобразил на лице улыбку, повернулся к Полковнику:

– Как думаешь, старейшина, народ уже полностью обустроился? К празднованию Дня полевика готов?

– Не знаю, как другие, а мы с Найдой свой марафет еще вчера навели. А сегодня так, бархоткой прошлись. Еще и студентке помогли с печкой и нарами. Взрывчатку – сам посылал – в складу уложили. Думаю, и остальным целого дня вполне хватило.

– Ну, тогда кличь команду к костру. Там у Веры Васильевны, по-моему, ужин поспел. А я пока пойду кое-что выну из своего спецфонда.

Белявский зашел в палатку, раскрыл вьючный ящик, достал бутылку спирта, еще одну – пустую, прихватил кружку и направился к ручью – разводить.

Через пять минут весь наличный состав отряда был уже в импровизированной столовой под открытым небом. Поочередно подойдя к распечатавшей дежурство по кухне студентке и получив в свою миску по паре увесистых черпаков макарон, щедро заправленных тушенкой, все расселись кто на что – ствол поваленного тополя, напиленные на дрова чурбаки, пустые пока ящики из-под проб.