Так оно и случилось. Очнувшись утром недалеко от края оврага, он глянул вниз и действительно увидел огромную траншею, на треть заполненную неподвижными телами, которые слегка присыпал легкий ночной снежок. И по этому снежку тянулся снизу прямо к тому месту, где лежал Степан, свежий медвежий след. Ему опять стало нехорошо, но только на мгновение. Справившись с подступившим было к горлу комком, Степан огляделся по сторонам, вышел напрямик на дорогу и торопливо зашагал, почти побежал домой. И вдруг откуда-то сбоку резанул оклик:

– Хэндэ хох!

От неожиданности Степан шлепнулся на задницу и тут же поспешно вскинул руки.

Из-за деревьев вышли три немца с автоматами на изготовку.

– Зольдатен?! Партизанен?!

– Найн! Найн! – замотал головой трясущийся от страха сторож. – Сталин капут! Коммунист капут!

Немцы о чем-то переговорили друг с другом. Потом двое остались на месте, а один, подталкивая Степана стволом автомата, повел его в лагерь.

«Порешат, как пить дать порешат! – билось в голове Хмурова. – Че же придумать? Как выкрутиться?..»

Офицер, к которому его привели, обратился к Степану хоть и с заметным акцентом, но по-русски:

– Кто такой? Партизан? Красноармеец?

– Да какой я красноармеец, господин офицер, инвалид я с детства, сторожем тут недалеко состоял, на дровяном складу.

– А зачем шел к лагерю, почему раздет?

– Да я эта, господин офицер… – Степана внезапно осенило. – По дороге раздели! Подошли двое с винтовками, приказали, мол, скидавай все. Ну и разделся, не лишаться же жизни, господин офицер. А шел я эта… к вам. Прослышал, что вы на службу в лагерь набираете, вот и шел. Дай, думаю, узнаю…

Офицер усмехнулся.

– Значит, на работу шел устраиваться. Как у вас говорят, доброволец… Что же, нам помощники нужны. Только не всякие…

Когда Степана с еще десятком пленных подогнали к знакомому оврагу, он решил, что это конец. Но перед самым рвом его одного отпихнули в сторону, а остальных стали подталкивать к самой кромке ямы.

Офицер что-то сказал по-немецки солдатам, потом повернулся к Степану.

– Сейчас мы устроим тебе небольшую проверку. Можно сказать, испытание для приема на работу, на которую ты так спешил. – Он снова усмехнулся, довольный собственной шуткой. – Мы дадим тебе автомат, и ты расстреляешь этих коммунистов. Если не сможешь или не захочешь, займешь вон то крайнее место у ямы. Ты понял меня?

Потухшие взгляды изможденных, заросших щетиной и покрытых ссадинами и кровоподтеками пленных, уже смирившихся со своей участью, вдруг ожили и медленно пересеклись на Степане. В них читался один вопрос: какое решение примет сейчас этот незнакомый, но свой, российский парень? Предпочтет достойно умереть вместе с ними или купит жизнь ценой предательства, замарает руки их кровью?

Степан опустил глаза и угрюмо произнес:

– Давайте автомат…

– Подонок! – процедил сквозь стиснутые зубы один из пленных, сплюнул себе под ноги и зло добавил пару слов матом.

На него-то на первого и навел автомат Степан, нажимая на спуск. А дальше все оказалось просто: стараясь не смотреть в лица, чуть повернул прыгающий ствол направо, потом налево – и все десять человек исчезли за кромкой рва. Солдат выдернул из его рук автомат, подошел к яме и выпустил вниз еще несколько очередей, добив раненых.

Степан стоял, не ощущая реальности происходящего, словно находился в каком-то непонятном равновесии, и едва не упал, когда офицер поощрительно хлопнул его по плечу.

– Поздравляю с успешным экзаменом! Можешь считать, что ты принят. Завтра утром подойди с документами на оформление. Но только не в кальсонах…

Сначала его определили в бригаду по строительству лагеря, а когда эта работа была закончена, Степан решил попроситься в надзиратели. Он знал из сводок, что немецкая армия почти безостановочно катилась по России, и понимал: будущее – за новыми хозяевами. А значит, надо побыстрее занимать место поближе к ним. К тому же он собственными глазами увидел то огромное всевластие, которым обладали офицеры и надзиратели лагеря по отношению к узникам. Они могли их казнить и миловать, играючи давать надежду и тут же ее лишать, забавляться, как кошка с мышатами, упиваясь своей силой. Это было так похоже на ощущения могучего зверя, который мчался без дороги по лунному лесу и перед которым в страхе трепетало все живое…

Первые два года так и было, а потом мышиного цвета волна, украшенная свастиками, медленно поползла назад, набирая ускорение. На ее пенном гребне он докатился до самой западной границы Германии. Едва не погибнув под бомбами американцев в Гамбурге, когда они взяли этот город, представился одним из заключенных лагеря Нойенгамме, советским пленным. Если учесть, что только через это место прошло больше ста тысяч узников, а всего в окрестностях Гамбурга было 70 лагерей, то понятно, что у союзников не хватало ни времени, ни возможностей заниматься освобожденными, выяснением их личности и прошлого. Все они через лагеря для перемещенных лиц просто передавались представителям спецслужб своих государств. Сталинская Россия была не той страной, где пленных встречали с распростертыми объятиями, и многие из них, не сумев убедить в собственной невиновности бдительных чекистов и особистов, снова попадали в лагеря, только теперь советские и на родной территории. Сия чаша вполне могла бы ожидать и Степана, и он легко смирился с этим, понимая, что пять лет лагерей гораздо лучше расстрела за измену родине. Конечно, еще задолго до проверки Степан придумал себе новую легенду, из которой выходило, что его насильно угнали в Германию на работу, а когда дом хозяев в Гамбурге разбомбили и те погибли, он сбежал, стал пробираться к своим, но попал к американцам. А до войны, после детдома, жил у приютивших его добрых людей в деревне Глухово, в Белоруссии. Эту деревню он назвал потому, что знал: еще в самом начале оккупации за подозрение в связи с партизанами все ее жители были согнаны в сельсовет и там расстреляны и сожжены. Так что свидетелей, способных подтвердить или опровергнуть его слова, не осталось.

Может быть, и нашелся бы какой-нибудь дотошный следователь, который бы распутал эту шитую белыми нитками историю, но в дело вмешался случай.

Однажды в их лагере временного содержания на Западной Украине появился полковник НКВД и обратился к бывшим пленным с предельно ясной речью: «Тресту “Дальстрой” срочно требуются горнорабочие на Колыму и в Якутию. То, что вы попали в плен контуженными, ранеными или были увезены насильно – это еще надо будет суметь доказать, поэтому большинство из вас так и так попадет к нам в Гулаг отматывать свои сроки. Но мне дано право сегодня же оформить всех желающих вольнонаемными по договору на три года. Есть такие?»

Их оказалось немало. Степан был в числе первых. Добровольцев построили отдельно, пересчитали, переписали и уже на следующий день посадили в поезд. В открытые окна вагонов ударил пьянящий воздух свободы.