мог придумать, что мы совершили в едином порыве. Нет, оно и раньше случалось — ну, что реальность перекрывала журналистские фантазии, но чтобы так мощно…

— Бенгарт! — прошипела Лаура Петровна неожиданно у меня прямо над ухом.

Так, что я даже чуть подпрыгнул.

Оторвался от своих творческих дум, оглянулся.

Лаура Петровна стояла возле кресла. Смотрела в сторону.

— Зайди ко мне в номер, Бенгарт.

— Лаура Петровна, — сказал я. — Я вас тоже, конечно, уважаю, но не поймите меня превратно…

— Зайди!

Лаура Петровна сказала это повелительно. Я хотел осведомиться — не болит ли у нее язык, посоветовать прикладывать холодное, ну, или облепиховым маслом помазать, но не стал обострять.

Номер был небольшой, но вполне себе уютный, две кровати, одна для Лауры Петровны, другая для Лаурыча, пузатый чемодан. Вообще, я, конечно, рассчитывал встретить упаковку памперсов, горшок и комиксы про говорящих мышей, но ничего подобного я, к сожалению, не увидел.

— У вас уютно, — сказал я. — Лауры… то есть Паша…

— Где снимки? — взяла за глотку Лаура Петровна.

— Какие снимки? — попытался скосить я под дурачка.

— Не придуривайся, Бенгарт, ты ведь снимал. Там, в подвале.

— Там так темно было…

— Бенгарт!

Лаура Петровна притопнула ногой.

— Зачем вам, Лаура Петровна? — спросил я. — Все равно я двадцать копий сделал.

Лаура Петровна сощурилась.

— Виктор, а зачем тебе это? — спросила она. — Вот это видео, эти фотографии…

— Эх, — вздохнул я. — Тут все дело в происхождении. Дело в том, что мой прапрадедушка…

— Бенгарт! Ты что, это в Интернет хочешь выложить?

Уже не так строго.

— Ну что вы, Лаура Петровна, там и так всего полно. Хотя наш случай, пожалуй, украсил бы…

— Виктор, не надо.

Уже почти ласково.

Дверь скрипнула, вошел Лаурыч.

— Привет, Вить…

— Паша, выйди!

Лаурыч вышел. Дисциплина — основа устойчивости любой семьи, я всегда про это говорил.

— Не надо это выкладывать, — попросила Лаура Петровна. — Виктор, ты ведь сам понимаешь…

— Да, конечно, — кивнул я. — Конечно, понимаю, не полено.

— Вот и хорошо. В конце концов, в нашем городе так мало хороших журналистов.

— Это точно, — согласился я. — Хороших журналистов вообще мало. Их и в столице мало, и в мире. В Германии, я слышал, хороший журналист на вес золота. О, Германия, страна предков, как хотел бы я увидеть твои тенистые логи… Вы знаете, что такое ностальгия?

Лаура Петровна скорбно вздохнула.

— Я понимаю тебя, Виктор, — кивнула Лаура Петровна. — Понимаю твои намерения… Можешь идти. А о ностальгии я серьезно подумаю…

— Яволь, кнедиге мэдхен, — сказал я. — Видергебурт, как говорил старик Мефистофель.

И отправился в свой номер.

Меня поселили с Герасимовым; когда я вошел в комнату, Герасимов сидел на койке и смотрел в стену. На меня поглядел с подозрением и с отвращением, точно это я заразил его в младенчестве туберкулезом и вообще отравил существование. Хотя его можно понять, на баторцев вообще не надо обижаться, им и так трудно жить. Но, с другой стороны, и на руках их таскать я не нанимался.

Я бухнулся в койку и спросил:

— Как жизнь?

— Нормально, — ответил Герасимов.

— Ясно. Слушай, я тут хочу к Рокотовой подкатить, она мне очень нравится. Хочу с тобой посоветоваться…

Герасимов поглядел на меня долгим взглядом.

— Все ясно, — сказал я. — Ты писал ей стихи с восьми лет, но она не отвечала взаимностью.

Герасимов промолчал.

— Я знаю, такое бывает, — сказал я. — Я сам был как-то жестоко обманут бессердечной прелестницей, отдан на поругание, ну, и так далее… Ничего, стисни зубы, и вперед, надо как-то жить, судьба ее накажет. А хочешь, я про нее статью напишу? Из мужской солидарности.

— Какую еще статью?

— Разоблачительную. Наверняка она этот свой реферат про Рейнеке-Лиса не сама написала, а сперла откуда-то…

— Ты что, совсем? — спросил Герасимов с угрозой.

— А ты шуток не понимаешь совсем. Это шутка. Сатира и юмор.

— Она сама все написала! — с сердцем произнес Герасимов. — Сама! Она три года изучала! Немецкий язык выучила! В Мюнхенскую библиотеку писала! Она…

— Понятно, — оборвал я. — Ты до сих пор пишешь ей стихи. Это по-мужски! Постоянность — мужское качество.

Я встал с койки, подошел к Герасимову, пожал ему руку.

— Я сам сочиняю, — шепотом признался я. — Если хочешь, могу прочитать…

Герасимов поспешно отказался. Но я все равно ему прочитал. Из раннего. Чтобы жизнь малиной не казалась.

Да… Проехали каких-то двести от силы километров, а столько впечатлений. И палец болит как-то иначе, я бы сказал, возвышенно. Бывает и от Жмуркина польза. Как оно ни престранно. Как оно ни удивительно.

Позвонил телефон, позвал на экскурсию.

Осмотр Торговых рядов и Ипатьевского монастыря прошел спокойно. Пассионарный заряд, клокотавший в крови моих сотоварищей, был растрачен на жилище Снегурочки, и дальше они вели себя относительно прилично. Совсем вечером мы даже прогулялись вдоль Волги. Дождь кончился, Волга была умеренно прекрасна, по волнам качались резиновые лодки с рыбаками, ну и вообще.

А завтра был Плёс.

Глава 9

Суздаль как предчувствие

— А это Суздаль, — устало сообщил Жмуркин в микрофон. — Один из древнейших русских городов. Гораздо древнее Москвы. Расположен на торговом пути из варяг в греки. Здесь кино часто снимают и делают медовуху.

— Безалкогольную, — тут же уточнила Лаура Петровна.

— Разумеется, — кивнул Жмуркин.

Жмуркин выглядел устало. Первая половина дня выдалась бурной, Плёс был с утра. Меня били, топили, травили джульбарсами, я чувствовал себя несколько утомленно. Мне бы отдохнуть. Но по плану был Суздаль, и мы вступили в него после полудня, въехали то есть.

Никакого Суздаля я, если честно, не увидел. Поля, деревья, асфальт разбитый, городом и не пахло, наоборот, пахло навозом, а в полях пахали комбайнеры. То есть трактористы. Прямо как в старом кино, пашут, возделывают урожай на тучных пажитях, у нас в области такого не встретишь. Особенно в районе. Нет, они, конечно, что-то возделывают на пажитях, но сами пажити эти скудны и тернисты. А в Суздале было то, что надо — поля широкие, церкви опять же блестят, грачи прилетели, Суздаль, мать городов русских…

Про Суздаль я кое-что помнил. Суздаль любил повоевать с соседями, делал это регулярно и не без удовольствия, все время захватывал в лихих набегах полонянок, потом их с большой материальной выгодой продавал то варягам, то грекам, а то и соседям, во Владимирское Великое княжество.

— В Суздале снимались такие шедевры отечественного кинематографа, как…

— Суздаль — столица огурца, — неожиданно заявила Иустинья, молчавшая еще от Костромской области.

Заявление это прозвучало настолько вдруг, что на Жохову все посмотрели.

— Я в тебе и не сомневался, — не удержался