«Не могла бы ты сделать для меня небольшой проект по глиптотеке, – писала леди Джейн своей сестре в Лондон, намеренно употребляя это модное греческое словечко, обозначающее дом с коллекцией скульптур. – На острове должен присутствовать и древний мир, и вся мифология. Думаю начать с нескольких небольших комнат, но с хорошей планировкой, чтобы разместить там картины, десяток слепков из Элгина[27] и мраморные копии из Ватикана. Немаловажно, сколько все это будет стоить, так как в нашей колонии любят зарабатывать, а не тратить, а мне нужно как-то изыскать нужную сумму. Ты сделай мне, пожалуйста, следующие слепки: «Тезей», «Улисс», «Торс» и «Голова лошади» из Британского музея, а также «Аполлон Бельведерский», «Венера» Медичи и «Умирающий гладиатор».

– Этой леди Синий Мундир лучше бы позаботиться о том, чтобы в ее бальной карточке было побольше воздыхателей. Но вместо этого она хочет заполонить остров всякими французскими штучками, – сетовал Монтегю, секретарь Франклина, своим друзьям в Хобарте[28]. Но в ее присутствии, разумеется, он мило улыбался и расхваливал ее идеи.

– Иные женщины хотят, чтобы им дарили цветы, – сказала как-то леди Джейн, обращаясь к Монтегю, так как чувствовала его ироничное к себе отношение, – но лично я претендую на лавры.

Какое-то время ее претензия на лавры вполне удовлетворяла представителей высших кругов на острове. Их процветание и влиятельность строились на страшной нищете аборигенов, и им нужно было как-то отстраниться от всего этого, окружив себя благами цивилизации и культуры.

Так что все эти европейские вандименцы не особенно роптали, потому что сами имели в своем кругу не более как скучных поэтов, напыщенных натуралистов и слабых художников-акварелистов. И уж коль таковые вылупились на свет, они не держали свои «таланты» при себе и декларировали свою поэзию, от которой резало слух, обвешивали стены своих домов чудовищной мазней и то и дело объявляли друг другу, что кто-то из местных доморощенных ученых сделал очередное открытие века.

Еще они расхваливали на все лады одну супружескую пару, столь же замечательную и особенную, как и они сами. Да-да, речь шла о новом губернаторе и его жене – таких ярких, смелых, несущих в жизнь все самое новое. Сэр Джон и леди Франклин чрезвычайно интересные люди, можно сказать, знаменитости, знающие всё о последних веяниях интеллектуальной мысли. Это всеми уважаемая пара, и у них огромные связи по всей Англии. Воистину замечательные люди – уж они-то внесут свою великую лепту и прославят этот остров, который, если сказать честно, погряз в посредственности.

Одни льстили и притворялись перед вице-королевской парой, зато другие – каторжанки, работающие на женской половине фабрики, дали волю чувствам: когда леди Джейн начала читать им нотацию о том, что в основе человеческой жизни лежит высокая духовность, они повернулись спиной и, задрав юбки, потрясли перед ней своими грязными голыми задницами. Да и все остальные люди на острове, не являвшиеся частью светского общества (в основном это были заключенные и досрочно освобожденные) в гробу видали этого губернатора с его губернаторшей. В обычных винных погребках и на постоялых дворах жизнь текла своим чередом: простые люди горланили свои похабные песни, запивая их подслащенным горячим грогом. На задворках и в лесах, на кухнях, на конюшнях, в рабочих мастерских или на карьерах, как всегда, только удача или случай определяли, будут эти люди жить или умрут, будут ли они голодны или сыты, отпущены на свободу или высечены плетьми и даже подвергнуты насилию.

А потом Европу накрыла Великая депрессия, и никто больше не торговал текстилем, и ткацкие фабрики стали закрываться, и свободные поселенцы уже не могли выручить прежних денег за поставляемую шерсть. Золотые монеты перестали литься ручьем. Колония более не процветала, и всем вдруг стало понятно, кто тут виновник – Его Неуклюжее Превосходительство сэр Джон и его женушка леди Джейн, всюду сующая свой нос.

Довольно долго Франклины не замечали этих настроений. Сэр Джон занялся созданием вандименского флота – уже появились на свет шесть канонерок, были заказаны пушка новой модели и порох. Это прибавило сэру Джону уверенности в собственной пользе, что, как он надеялся, должно было компенсировать его неспособность к интригам. Когда он только появился на Земле Ван-Димена, то был потрясен, как же тут хорошо живется. В честь него устраивались пиршества, балы – народ ликовал. Скоро он отправился в город Лонсестон с эскортом из трехсот всадников и семидесяти карет, и улицы были заполнены радостными горожанами. Наконец-то все избавились от этого тирана, губернатора Артура! Франклин чувствовал себя настоящим освободителем. И пропустил мимо ушей слова Монтегю, не придав им значения:

– Самая большая угроза впасть в деспотизм стоит перед правительством, которое пытается реформировать себя изнутри.

Бум закончился, люди стали загибаться и негодовать, строя планы мести. А Франклины продолжали заниматься изыскательскими работами, слать отчеты наверх и организовывать званые вечера. И сэр Джон, и леди Франклин умели замечать много интересного вокруг, кроме собственно людей.

Отправляясь на корабле в сторону Хобарта, вандименской столицы, гости, старые колонисты и потенциальные поселенцы, только планирующие там обосноваться, поначалу имели возможность насладиться видами, открывающимися из устья реки, – живописными лесистыми холмами, уютными бухтами и прочими красотами, которые мало что говорили о той убогой жизни, что влачили несчастные люди, жившие в этих лесах, – разве что мелькнет над верхушками деревьев дымок из печной трубы да исчезнет.

И сколь велико было очарование природой, столь же сокрушающее было разочарование новичков, когда, с упавшим сердцем, они оказывались в убогом городишке, который, словно жалкий пропойца, неровной походкой взбирался вверх по холмистой местности, пока не упирался наконец в подножие огромной горы, окаймляющей Хобарт. Город с его бесконечной чередой бараков и тюремных дворов наводил уныние и тоску.

Но каторжане, которых выпихивали наружу из сырых вонючих трюмов кораблей, что прежде использовались для перевозки рабов на более короткие расстояния между Африкой и двумя частями Америки, не испытывали ни восторга, ни разочарования. По крайней мере, они пережили это полугодовое плавание из Старого Света, и слава богу. Они настороженно вдыхали свежий воздух с отвратительным привкусом трущоб, щурились, задирая головы к яркому, сталисто-синему небу, преисполненные одного лишь намерения – выжить.

От Новой гавани – всего пять минут ходьбы до вице-королевского особняка, примостившегося на южном отвесном берегу. Здание имело довольно ветхий вид: изначально это был коттедж, который потом расширили, построили перекрытие и добавили один этаж, а потом еще один. В той же мере как разрасталась колония, начиная от нескольких сот несчастных душ, пытавшихся выжить, и заканчивая населением в сорок тысяч, менялся и дом губернатора, обрастая все новыми и новыми деталями, как капуста листьями. У острова вообще была странная особенность – здесь все становилось зыбким еще до того, как стать реальностью или не стать ею вообще. Было оно или не было? Также и этот дом – будучи построенный всего тридцать лет назад, он уже стал олицетворением увядающей роскоши.