— Молодцы, но ты иди, Петр, вымойся, опосля доложитесь.

И они пошли в Петькин дом, а в гостиной в это время сидела его невеста. И вроде бы скоро она станет его женой, и будет видеть его во всяком виде, а как-то неудобно стало. Но Варвара просто поднялась с диванчика и улыбнулась.

— Я вижу, у вас был непростой день. Вы оба пока освежитесь, а мы с Натальей соберем на стол, — тогда-то Петька понял, что сделал правильный выбор.

К ним подъехал Барятинский Иван Федорович, назначенный Петром Алексеевичем командующим теми десятью полками, что шли с ними для закрепления в Царицыне, откуда планировалось наступление на Крым, как только Ласси покончит со всеми своими делами в бывшей Польше и присоединится к стремительно разрастающемуся гарнизону, куда еще по зиме был отправлен приказ, укрепляться и ставить линии обороны. У Петра Алексеевича не было предположения, что крымчаки в случае прорыва обороны, все-таки выйдут на Волгу, но, как говорилось, чем черт не шутит, всякое может случиться, тем более, что сам Ласси с войсками отправится в многострадальный Очаков, пока османам будет не до дальних своих провинций. Поэтому-то Барятинского, после окончательного планирования, и назначили командующим выдвинувшихся полков, потому что он воевал с персами и вполне мог предугадать действия крымчаков в ответ на то или иное действие русских. Кейт, как только завершит оборону Астрахани, должен будет выдвинуться на Царицын, ну а там, Ласси по прибытии примет окончательное решение: кто куда и зачем пойдет. В этом Петр Алексеевич дал ему карт-бланш, учитывая его опыт и стратегическое мышление.

Полки выдвинулись уже давно и лишь сегодня утром не сдерживаемые пешими воями Шереметьев с Долгоруким нагнали их, имея предписание не соваться к казакам без поддержки хотя бы трех рот, которые они должны были взять с собой на переговоры.

— Что-то случилось, Иван Федорович? — спросил Шереметьев, заметив промелькнувшую тень беспокойства на лице Барятинского.

— Да что-то неспокойно. Дозор уже с час как вернуться должен был, а его все нет. Нехорошо это, вот помяни мое слово, Петр Борисович, — на Долгорукова он не смотрел, словно Ивана вовсе здесь не было. Ванька невесело усмехнулся. Да, стоило раз оступиться, и словно прокаженным стал. Почитай все, глядя на него взгляд отводят, а ведь совсем еще не так давно лебезили перед всеми Долгорукими. Нет, нужно возвращаться в Америки, туда, где они почти равны всем остальным колонистам, потому что трудиться приходится даже Наталье, которая раньше-то акромя иголки для вышивания, али кисти для рисования ничего в руках и не держала.

— И что это может значить? — Петька привстал на стременах и огляделся. Волнение командующего передалось и ему. — Засада?

— Не знаю, Петр Борисович, — Барятинский покачал головой. — Может быть и засада. Мы же по Дону уже неделю идем. Даже странно, что еще никто не проверил нас на прочность.

— И что предлагаешь, Иван Федорович? — нахмурившийся Долгорукий натянул поводья, заставляя своего коня остановиться. На этот раз он был удостоен неприязненного взгляда, но, тем не менее, Барятинский ответил.

— Трубить привал буду, хоть и не по плану, но так, хотя бы не на марше будем, ежели кто решится армию пощипать.

— Так труби, — раздраженно бросил Долгорукий, и тут же раздался сигнал к привалу.

Пока солдаты споро разбивали привал, к все еще сидящим в седлах офицерам подскочил молоденький подпоручик. Судя по тому, как закатил глаза Барятинский, подпоручик успел за этот поход так ему надоесть, что он уже не знал, куда деваться от него.

— Чего тебе, Корнилий Богданович? — спросил он у подпоручика только для того, чтобы тот побыстрее отстал от него.

— Хочу узнать, Иван Федорович, как долго стоять будем, есть ли возможность лошадей выпрячь из орудий?

— Часа два простоим, — подумав, решил дать себе и своим подозрениям фору командующий. — Сам решай, что лучше. Государь тебе приказал различные тактики опробовать, не мне, и тебе перед ним ответ держать, — Корнилий Бороздин, которому государь Петр Алексеевич действительно дал специальное поручение, вспыхнул и, закусив нижнюю губу напряженно кивнул. — Ну а что ты от меня хочешь? Проявил инициативу, теперь расплачивайся, и я здесь совсем не при чем! — подпоручик снова кивнул и отъехал о чем-то напряженно размышляя. — Вот же морока на мою голову, — Барятинский потер шею. — Влез дурень энтот молодой, когда государь последнее собрание штаба офицеров в Москве проводил, с тем, что при деде государя начали робко создавать роты специальной артиллерийской поддержки, кои по всему полю лошадьми таскались, и обслуга коих была при конях, дабы быстро помочь огневой мощью там, где совсем жарко становится. Государь его выслушал и назначил главным над быстро сформированными тремя такими ротами, чтобы Бороздин, значит, всячески их испытал, да ему, государю, пространный отчет предоставил, и по его отчету, Петр Алексеевич будет ужо судить, что дальше делать с данными ротами, убирать совсем или наоборот к каждому полку приставлять.

— Тихо! — крикнул прислушивающийся Петька, полжизни своей молодой проведший на охоте. Все тут же замолчали, и в наступившей тишине отчетливо услышали топот множества копыт. Гораздо больше, чем, если бы этот звук издавал возвращающийся дозор. — Ах ты ж, — только и смог проговорить Петька, когда его прервал рев, издаваемый луженой глоткой Барятинского.

— Бороздин, сукин сын, выводи свои орудия! Всем полкам! Занять круговую оборону! Приготовиться к бою! — и он, вместе с Долгоруким и Шереметьевым пустили коней вскачь, пытаясь успеть укрыться за спешно возводимыми укреплениями, чаще всего представляющими собой перевернутые телеги обоза.

* * *

— Таким образом выявлено еще трое самозванцев, коих шведы пытаются выдать за тебя, государь Петр Алексеевич, в отчаянной попытке пробиться к Кронштадту, дабы вынудить воюющие стороны сесть за стол переговоров, — Ушаков закончил доклад и закрыл папку, на этот раз украшенную замшей с позолотой. Папки — это был его фетиш. Другие министры быстро переняли моду носить документы в папках, но ни у кого из них не было такого их выбора. Это просто было удобно, и все прекрасно обходились просто обшивкой телячьей кожей. Все, кроме Андрея Ивановича, который скоро, по-моему, объявит культ папке, настолько он тщательно велел украшать те, что у него имелись, и дополнять различным функционалом. Например, немецким грифельным карандашом, привязанным к внутренней стороне бумагохранилища с помощью золотых нитей. Карандаши вообще начали пользоваться спросом, пора бы отечественное производство налаживать.

— Забавно, — я задумчиво крутил в пальцах этот самый карандаш. — И что, кто-то верит в этих самозванцев?

— Нет, — Ушаков пожал плечами. — Но, государь, я присоединяюсь к просьбе графа Шереметьева, пригласить художника и уже увековечить твой образ хоть на монетах, коли ты такой противник портретов.

— Ладно, хорошо, зовите своих художников, черт с вами, — я махнул рукой. Они меня все-таки додавили, черти полосатые. Мол, поэтому эти бредни и проскальзывают, что никто не знает, как выглядит на самом деле государь. — Что еще?