В пятнадцать лет ее выдали за мясника, господина Густава Цуммера. Он был старше Ульрики почти в три раза, но все еще крепок и любвеобилен. А еще — прост и неотесан. Богат и влиятелен. И очень добр. И очень, очень влюблен в нежную, хрупкую жену. Он хорошо одевал Ульрику, нанял ей в помощь двух служанок. Другая девушка была бы на седьмом небе от счастья!

Но белокурая Ульрика не была похожа на других девушек. Ей всегда хотелось чего-то иного… Ей нравилось слушать церковные песнопения, а в детстве она была влюблена в ангела, в темного каменного ангела, притаившегося на стене собора среди темных каменных апостолов и мучеников.

Там были и другие ангелы, но этот не был похож на остальных. В его лице девочке чудились лукавство и нежность. Его руки, казалось, созданы для объятий, а не для благословений. А его крылья…

Как-то девочка спросила у священника: почему у этого ангела остроконечные крылья? Священник сказал, что такими их сделали время, ветер и дождь. Но девочка не поверила.

Она была влюблена в ангела — а ей достался мясник.

Господин Цуммер рано уходил на работу, жена еще спала. Обед ему относила в лавку одна из служанок. Хозяйство в доме было поставлено хорошо, и весь день юная Ульрика проводила у окна, за пяльцами. Так хотел ее муж — чтобы она вышила покров на алтарь, чтобы занималась работой легкой, но богоугодной, чтобы не уставала за день, но и не вызывала осуждения у окружающих вопиющим бездельем. Ульрика сидела над пяльцами, но случалось, что за день она делала всего несколько стежков. Иголка выпадала из ее сонных пальцев, и юная госпожа Цуммер уносилась грезами далеко-далеко, туда, где жизнь красива и романтична, интересна и необычна, где рядом тот, кого она любит, ее темный ангел, ее бледный рыцарь… Белокурая головка в кружевном чепце с розовым бантиком запрокидывалась на спинку кресла, большие голубые глаза подергивались влажной поволокой, изящно очерченные губки изгибались в мечтательной улыбке. Ульрика пребывала в дальних волшебных краях… пока не возвращался муж.

Господин Цуммер никогда не входил в дом, не вымывшись до пояса ледяной водой и не переменив потную, запачканную кровью и жиром одежду на другую, чистую. Одна из служанок — молоденькая Ханна, а не пожилая Гертруда — всегда поливала ему, а он плескался и довольно фыркал. «Как боров», — брезгливо шептала красавица, глядя на него из окна. А вот служанка Ханна смотрела на своего хозяина с обожанием. Этой рослой, мясистой, красивой крестьянской девке с румяным лицом и тугой золотой косой было всего восемнадцать лет, она была влюблена в мясника и всегда вызывалась полить ему из кувшина, когда он умывался. Она старалась готовить для него самые вкусные блюда, стирала, гладила и крахмалила его белье, и прокладывала мешочками с лавандой, чтобы хорошо пахло, и стелила ему на ночь постель, и ревела в три ручья, потому что не с ней хозяин ляжет в эту постель, а с женой… С женой, которая его ненавидит!

Он ужинал — молчаливо и жадно. Пил пиво и смачно рыгал.

Ульрика не могла есть с ним за одним столом.

Муж ласково журил ее за то, что она крошки в рот не берет. Она ведь и так мала и слаба, как птичка!

Ханна украдкой подсматривала в дверь столовой, как ест обожаемый господин. И душа ее пела от счастья, если она видела, что ему вкусно.

Потом наступала ночь. И Ульрика поднималась в спальню, как на Голгофу. И муж-мясник распинал ее на широкой, благоухающей лавандой постели по три-четыре раза за ночь, стеная и хрюкая от наслаждения… Как боров.

А Ханна плакала в своем закутке, слушая, как скрипит господская кровать. Ее грудь и лоно пылали от невыносимого желания. Она не была девушкой, она уже познала страсть, она могла снова завести любовника, и никто не осудил бы ее. В большинстве германских княжеств на такое поведение смотрели сквозь пальцы, никто не осуждал «пробные ночи», и любая дурнушка получала лишний шанс выйти замуж, если доказывала свою способность к деторождению, принеся в подоле ребенка, зачатого на сеновале от какого-нибудь проезжего солдата или торговца.

Многие хотели не только лечь в постель с красивой и работящей Ханной, но и отвести ее к алтарю. К ней даже сватались два зажиточных горожанина — булочник и свечник. Но Ханна обоим отказала. И не завела себе нового любовника. Она слишком сильно любила мясника, господина Цуммера, своего господина.

Из ночи в ночь Ханна томилась жаркой страстью, металась по кровати и молилась… Нет, не о том, чтобы хозяин бросил жену и полюбил ее, Ханну. Об этом молиться грешно! Она молилась о том, чтобы Господь усмирил ее страсть и позволил ей спокойно уснуть. И послал сладкие сны ее любимому.

День за днем Ульрика тосковала над пяльцами, изнывала от отвращения за обеденным столом и в супружеской постели и все глубже и глубже погружалась в отчаяние.

Наконец настал вечер, когда она отказалась от вечерней молитвы. Не забыла помолиться, а именно отказалась. В надежде, что Бог ее накажет, и она умрет во сне. С детства ее пугали, и она запомнила накрепко: если не помолишься на ночь — утром уже не проснешься. Но теперь ей больше не хотелось просыпаться по утрам.

Однако Бог почему-то простил ей это прегрешение. Даже когда Ульрика вовсе перестала молиться по вечерам, она все равно просыпалась утром. Не помогли и другие меры: она перестала молиться перед едой — но так и не подавилась, она перестала молиться по утрам — но ни болезни, ни несчастные случаи не обрушивались на нее. Вообще в ее жизни ничего не менялось. Иногда Ульрика думала, что это-то и есть настоящее наказание Божье. Что Бога нельзя обмануть: Он знает, что она с радостью примет любую кару, любые болезнь или несчастье, лишь бы изменилось или вовсе прекратилось бы ее существование, и вместе с ней умерла бы ее тоска. Бог читает в ее душе — и потому наказывает не так, как других людей.

И тогда Ульрика возненавидела Бога.

Как-то ночью, когда муж захрапел, утомленный долгим трудовым днем и любовными утехами, а Ульрика лежала без сна, чувствуя на себе его липкий пот, его слюну на лице, его сперму на бедрах, умирая от отвращения и все равно оставаясь живой, она воззвала к Дьяволу. Пообещала нечистому свою бессмертную душу и все, что он захочет, в обмен на избавление от тоски. Или в обмен на силы для того, чтобы избавиться от тоски самой. Она молча воззвала к Дьяволу, и тут же ее охватил такой ужас, что она едва не закричала, ледяной пот выступил на всем ее теле, смывая следы недавнего соития… И вслед за страхом пришли неистовая радость — она сделала это! — и уверенность, что теперь-то все будет иначе. Пришел и покой. Такой покой, что Ульрика уснула, и спала долго, крепко и сладко, и во сне видела своего любимого каменного ангела. Ангел ожил, спустился со стены собора и овладел ею под сенью своих распахнутых черных крыльев, которые оказались не только остроконечными, но и кожистыми, без единого перышка, но объятия его были жаркими и нежными, как прикосновение солнечного луча, и ангел подарил ей такое наслаждение, какого Ульрика прежде и вообразить не могла.

Это было первое утро ее супружеской жизни, когда она проснулась счастливая. Долго лежала в постели, а солнечные лучи, пробиваясь в щель между ставнями, скользили по ее обнаженному телу, лаская, как любовник из сна. Потом она все-таки встала, и приказала принести теплой воды, и долго мылась, и долго наряжалась, и была весела. В тот день она впервые за долгое время решила сама пойти на рынок и приказала хмурой Ханне сопровождать ее.