внутри лона. И отпускаю проклятую тревогу на все четыре стороны.

К счастью, Шаталова не нужно просить дважды или учить пользоваться своим потрясающим членом.

— Сволочь... — единственное, на что хватает сил, когда массивная головка без презерватива прижимается к позорно влажным складкам.

«Давай же!» — произношу мысленно. Словно молитву. И Шаталов, как гребаный джинн, мгновенно исполняет желание.

Один толчок, и я хриплю от острого наслаждения.

Один взгляд — и выгибаюсь дугой.

Тело откликается каждым нервным окончанием. По позвонкам горячей лавой струится жар. Мышцы живота сводит от непривычной тянущей боли. Страхи тонут в новых ярких ощущениях.

Я сама тону. Вязну... Только этого мало!

«Еще!» — молю глазами. Подаюсь бедрами навстречу. Однако мерзавец будто не понимает. Душу выворачивает диким, одержимым взглядом.

Мучительно медленно, заставляя почувствовать каждую свою вену, каждый сантиметр, вынимает из меня член. И, улыбаясь, хрипит:

— Твоя сволочь. — Уверенно. Громко. Словно это что-то значит.

В ответ так и хочется послать этого умника к черту. От ненависти внутри все клокочет и трясется. Перед глазами снова мелькают кадры с разбитой машиной и лужами крови. Я опять слышу слова диктора о тяжелых повреждениях.

Но новый спасительный толчок вовремя вырывает из кошмара.

— Гад... — Закатив глаза, скребу ногтями по крахмальной простыне. Жадно хватаю ртом воздух и шалею.

— Твой гад, — эхом отражается от стен.

Все так же уверенно. Строго, как приговор. Только я уже ничего не слышу и не вижу.

Девять лет пыталась забыть этого мужчину. Искала замену в объятиях других. Отдавалась каждому как в последний раз. А сейчас, стоит Марку коснуться моей груди, сжать соски... слетаю с катушек совсем как в нашем далеком прошлом.

Вздрагиваю как от удара током.

Не в силах больше держаться, тяну Шаталова на себя. Царапаю сильную шею. Впиваюсь в искусанные губы...

Ненавижу его еще сильнее!

Проклинаю, сжимая лоном горячий член. И чуть не ору, когда Марк начинает трахать меня уже без пауз и жалости.

Под идеально правильным углом.

Так глубоко, как люблю.

Так быстро, как нам сейчас необходимо.

Трахает, как умеет это делать только он.

Жесткими толчками вколачивает в матрас.

Горячими губами ловит крики и стоны.

Заставляет дышать своим воздухом...

Бесконечно долго.

Невозможно сладко.

До моих всхлипов и слез. До сумасшедшей пульсации и его глухого стона. До такой тишины, что слышу лишь стук сердца и сирены скорых за окном.

— Ты сдоила меня до последней капли.

Будто это не он нафаршировал меня спермой, а я сама, Марк довольно улыбается. И, крутанувшись, устраивает меня на своей груди.

— Шаталов, я прибью тебя за то, что ты сделал.

По ощущениям, во мне целый литр. Страшно даже представить, как буду подниматься и приводить себя в порядок.

О поездке в школу за Глебом и думать не хочется.

— Зато ты убедилась, что я не покойник!

— Знаешь что... — Набираю полную грудь воздуха. — Если хоть один из твоих живчиков окажется живее, чем написано в диагнозе... Если после этого ко мне пристанет хоть одна зараза, я одолжу у хирургов самый острый скальпель и доделаю то, что не сделала с тобой первая авария.

— Ты же потом плакать будешь громче всех! — самодовольно скалится этот гад.

— Не знаю, сколько там у тебя «всех», но я переживу. Одной слезинкой больше, одной меньше!

— Всего одной? — Улыбка Марка становится шире.

— Считаешь, достоин большего? — Не позволяя себе и дальше расслабляться, все же встаю.

От резкой слабости слегка пошатывает. А по ногам ручьями течет мой позор.

— Считаю, что достоин познакомиться с сыном.

Поправив боксеры и застегнув ширинку, Марк садится на кровать. Идеально отутюженный, опрятный, словно и не было между нами пару минут назад никакого безумия.

Такой чистенький, что хоть прямо сейчас называй ему номер школы и отправляй в одиночку разбираться с сыном.

— Мне нужно время. — Тряхнув головой, прогоняю глупые мысли. — Глеб ничего не знает. Я не могу просто так привести тебя в дом и сказать, что ты его отец.

— Прости. Время дать не могу. — Марк берет меня за руку и пытается притянуть к себе.

Еще недавно я была бы не против. Сама хотела его. Сама требовала большего. Но больничные стены и белесые потеки на ногах отрезвляют не хуже ледяного душа.

— По-прежнему считаешь, что можешь решать за нас двоих? — Вздыхаю.

— Девять лет прошло. Я и не подозревал, что у меня есть сын, — опустив голову, произносит Шаталов.

— Ты очень правильно сказал. Девять лет! — Я стряхиваю с себя его тяжелую руку и пячусь к двери. — Девять лет, с тех пор как ты меня бросил. Девять очень долгих лет.

— Лиза.

На лице Марка отражается самая настоящая боль. Я вижу эти сжатые челюсти, желваки на скулах. Читаю во взгляде столько, что можно захлебнуться от эмоций.

— Все изменилось. — Пока снова не утонула в этом мужчине, мысленно выстраиваю между нами высокую кирпичную стену. — Я больше не играю по твоим правилам.

— Лиза... — Марк медленно, как тяжелобольной, встает с койки. Делает шаг ко мне.

Но этой его заминки хватает, чтобы толкнуть дверь и, не обращая внимания на свое бедственное положение, со всех ног рвануть в сторону лифта.

Глава 25. Мальчик, похожий на тебя

Дети — самые чистые зеркала.

Сделать первый нормальный вдох получается лишь в машине.

Не знаю, что заставило остановиться странных, похожих на охранников мужчин, но на парковке все спокойно и никто не орет: «Елизавета!»

Вероятно, за это следует поблагодарить почетного пациента больницы — того самого, что официально находится в глубокой коме и не способен принимать никаких посетителей.

Может быть, есть еще какая-нибудь причина. Только мне уже неинтересно. Все ошибки, какие могла совершить, я совершила. Испугалась. Прилетела сюда. Переспала...

Из-за этого хочется биться головой о руль и ругать себя последними словами. Но сил нет даже на короткий сеанс самобичевания.

«Что было, то было», — отрезаю прошлое от настоящего и осматриваю в зеркале заднего вида масштаб трагедии.

Тот потрясает! Через полчаса заканчиваются занятия в школе, а я тяну скорее на потасканную экскортницу, чем на уважаемого врача и приличную мамочку.

От образа мамочки вообще ничего не осталось!

Макияж поплыл. Одежда смята. Белье частично отсутствует. А между ног настоящий паводок.

Не понять, что нужно в