я вскрывал с надеждой на свадьбу. Да! Ну слава богу! Матушка пристроена. Можно хоть об этом не переживать. Петьке напишу в ответном послании, скажу, если только попробует обидеть кого, лично приеду и поотрываю выступающие части тела. К основному письму прилагались две записки от младшеньких. Коряво выведенными печатными буквами писал Мишка: «Дарагой брат. У нас теперь есть папа. Он хароший. Пришли мне пистолет настаяший. Миша».

Танька писала, какая мама была красивая, когда поженилась на дяде Пете. А он ничего, катает их с Мишкой на спине. Следующей новостью было то, что Таньку приняли в пионеры! И если она хорошо закончит четверть, то её назначат звеньевой! Девчонку пёрло от гордости и собственной значимости. Я непроизвольно улыбнулся. Забавная она, эта Танюха. Кажется, я успел привязаться к своим младшим кровным брату и сестре. Потом шёл целый конспект о школе, что проходят, что у них физминутки на уроках или перед уроками, когда начальные классы делают зарядку перед школой, или каждый в своём кабинете. И столбики оценок, выписанных из дневника. Сестра отчитывалась мне, что учится хорошо, и не роняет гордое звание пионера. А свой октябрятский значок она обещала подарить Мишке, когда тот пойдёт в школу.

Я дочитал письма уже в потёмках. А Лёхи-то всё ещё нет. Был бы телефон, давно списались или созвонились, а так сиди, думай, что могло случиться. Я доел вчерашние пельмени и решил прогуляться за жратвой. Заодно развеюсь, а то нехорошие мысли в голову лезут. На улице ноги сами понесли меня на остановку. Решено. Съезжу до квартиры, посмотрю, не горит ли свет. По результату решу, что дальше делать.

Я добрался на трамвае и с остановки пешком дошлёпал до дома. В угловом окне брезжил тусклый свет, так что я был совершенно сбит с толку — там кто-то есть или что это? Пока я пялился на наши окна на втором этаже, огонёк начал двигаться кругами. Чёрт! Это же наш условный знак! Лёха значит внутри, велит мне подниматься. Я дёрнул дверь — как и днём, она была заперта, но тут же открылась.

— Заходи скорей, — позвал меня друг, оглядывая улицу.

— Ты где пропадаешь? Я уже невесть что вообразил. В общагу сбегал, сюда второй раз прихожу. Ты чё млин.

— Да так, гулял.

— Гулял?!

— Ага.

— Лёх, всё нормально?

— Да всё как будто в порядке.

— И никаких подозрительных личностей?

— Не.

— Тогда домой?

— Погоди, оглядись тут, как тебе кажется, всё на местах, ничего не сдвинуто, не пропало?

— Умеешь ты, Лёша, успокоить! Колись, что случилось.

— Да ничего, говорю же. Полный штиль.

— Тогда какого чёрта!

— А вдруг я что-то пропустил. Глаз замылился. Так ничего не видишь?

— Нет. Там был? — ткнул я в потолок.

— Был.

— Млять. Всё-таки полез в одиночку. И что?

— Всё в порядке, всё на месте.

— Ты чё, и лестницу в одиночку припёр?

— Я стул на стол поставил, нормально залез.

— Ну и чего тогда воду баламутишь?

— Тревожно что-то. У меня раньше такое перед какой-нибудь серьёзной пакостью случалось. Когда самолёт упал, помнишь? Я ж даже не на смене был. А всё одно первым на объект прибыл. Так и тут, внешне всё спокойно, а очко жим-жим.

— Да я сам как на иголках весь день.

— С Соней-то встретился?

— Встретился. Да поторопился сбежать. Сюда прибежал — никого. В общагу поехал — пусто.

Лёха сел на диван, скрипнувший старыми пружинами, поскрёб подбородок, как делал всегда в задумчивости. Всё-таки привычки — страшное дело. Скребущий несуществующую бороду прыщавый юнец довольно странное зрелище.

— А может мы просто старые маразматики? Голливудских боевиков пересмотрели?

— Всё может быть.

— Так как с сумкой поступим? Заберём?

— И куда денем? В общагу? Пусть лежит. Пить, есть не просит. Если бы её обнаружили, здесь бы точно не оставили.

Мы покрутили эту мысль так и этак и пришли к выводу, что проще было оставить засаду, а сумку забрать как вещдок. На остановке было безлюдно. В свете фонаря мельтешили мелкие снежинки, опадающая листва мягко шлёпалась на мокрый асфальт. Вот и осень. Наконец, за углом послышалось дребезжание трамвая. Только бы не двойка, — взмолились мы. Двойка уходит в депо, а нам намного дальше.

Повезло. Раскачиваясь и громыхая, подошла единица. Вагон был полупустой, так что мы сидя доехали до своей Волжской и потопали вниз к общагам.

В холле после вчерашней вакханалии ещё висела часть наглядных материалов для первокурсников. Вахтёрши где-то не было, так что мы спокойно прошли на лестницу.

— Вы из какой комнаты? — окликнули нас из каптёрки, где вахтёры пили чай.

— Четыреста третья.

— О, стойте. Который тут из вас Шведов?

— Ну я.

— Иди сюда. Тебе сегодня звонили. Очень настойчиво.

Соня? А я-то, дурак, за призраками охочусь. Но настойчиво… она говорила, что звонить не любит. Вряд ли стала бы названивать. А кто тогда?

— Кто звонил-то? Чего хотели?

— Сейчас, погоди, — баба Дуся не сразу нашла очки, которые торчали из пышной причёски надо лбом, нацепила их на нос и принялась раздражающе долго копаться в кипе бумажек.

— Вот, нашла, — наконец вытащила она половинку тетрадного листа. — Записала телефонограмму.

Я развернул листок и прочитал содержимое. Ё-моё, этого мне только не хватало!

Глава 10

Настойчивым звонильщиком была не Соня. Это была Зина.

— Кто это такая? — вытянув шею, заглянул Лёха в записку.

— Бывшая девушка Сани Шведова. Та самая, что меня боцмановским шестёркам сдала. Ну, я рассказывал. Когда она меня в кочегарку привела. Я от неё в посёлке замучился отбиваться. И тут нашла. Вот ведь пронырливая девка.

— А это не она твоему бате о твоём похищении заявила?

— Она.

— Ну вот, а ты на неё бочку катишь.

— Я не качу, а… не нравится мне она.

— Красивая хоть?

— Во, — жестом Семён Семёныча из «Брильянтовой руки» обрисовал я внешность Зины и моё отношение к подобным девушкам. — Дело вкуса, в общем.

— Да не парься. Скажешь, мол, прошла любовь, завяли помидоры.

— Я уже говорил. Как видишь, бесполезно. Откуда она взялась? Из всех разговоров я понял, что она никуда не собирается из посёлка ехать.

— За тобой, как верная жена декабриста.

— Не тянет