Представьте, что вы пытаетесь научить кого-то улыбаться. Представьте, что вы пытаетесь описать, что означает та или иная улыбка и когда именно ее следует использовать в разговоре. Это будет потрудней, чем учиться ходить!

Внезапно многое сделалось понятным. Разумеется, Темпи не смотрел мне в глаза. Какой смысл смотреть в глаза человеку, с которым ты разговариваешь? Надо слушать, что он говорит, а смотреть надо на руки.

В течение следующих нескольких часов я пытался запомнить хотя бы основы, но все это было безумно сложно. Со словами куда проще. На камень можно показать пальцем. Можно изобразить, как ты бежишь или прыгаешь. Но вы когда-нибудь пробовали изобразить жестами согласие? Почтение? Сарказм? Сомневаюсь, что даже мой отец был способен на такое.

Из-за этого я продвигался мучительно медленно. И все же это занятие поневоле захватило меня. Казалось, будто я вдруг обрел второй язык.

А кроме того, это была своего рода тайна. Я всегда питал слабость к тайнам.

Мне потребовалось три часа, чтобы выучить горстку жестов — извините за каламбур. Мне казалось, что я продвигаюсь черепашьим шагом, но когда я наконец выучил жестовое обозначение «преуменьшения», я ощутил неописуемую гордость.

Думаю, Темпи тоже это почувствовал.

— Хорошо! — сказал он и распрямил ладонь жестом, который наверняка означал одобрение. Он повел плечами, поднялся на ноги, потянулся. Посмотрел на солнце сквозь ветви над головой. — Теперь еда?

— Сейчас.

Оставался еще один вопрос, который все время меня терзал.

— Темпи, а зачем столько возни? — спросил я. — Улыбнуться легко. Зачем улыбаться руками?

— Руками тоже легко. Лучше. И еще…

Он повторил тот отряхивающий жест, который использовал прежде, но слегка видоизмененный. Нет, не отвращение… раздражение?

— Как называется, что люди жить вместе? Дороги. Правильные вещи.

Он провел большим пальцем вдоль ключицы — что это было, бессилие?

— Как называется, что хорошо жить вместе? Никто не гадить в колодец?

Я расхохотался.

— Культура, да?

Он кивнул, растопырил пальцы — веселье.

— Да, — сказал он. — Говорить руками — это культура.

— Но улыбаться же естественно! — возразил я. — Все люди улыбаются!

— Естественно — не культура, — сказал Темпи. — Жарить мясо — культура. Смывать вонь — культура.

— Так значит, вы в Адемре всегда улыбаетесь руками?

Я пожалел, что не знаю жеста для испуга.

— Нет. Улыбаться лицом хорошо с семья. Хорошо с друзья, некоторые.

— Почему только в семье?

Темпи снова провел большим пальцем вдоль ключицы.

— Когда ты делать так, — он прижал ладонь к щеке и подул в нее, издав громкий неприличный звук, — это естественно, но ты не делать так с чужие. Грубо. В семье…

Он пожал плечами. Веселье.

— …Не важно культура. В семье — больше естественно.

— А как же смех? — спросил я. — Я видел, как ты смеешься!

И добавил «ха-ха!», чтобы он понял, о чем я говорю.

Он пожал плечами.

— Смех да.

Я немного подождал, но продолжать он, похоже, не собирался. Я попробовал еще раз.

— Почему не смеяться руками?

Темпи покачал головой.

— Нет. Смех — другое.

Он подступил ближе и двумя пальцами постучал меня по груди напротив сердца.

— Улыбка? — он провел пальцем вдоль моей левой руки. — Сердитый? — он снова постучал меня по сердцу. Потом сделал испуганное лицо, смущенное, выпятил губу в дурацкой обиженной гримасе. Каждый раз он постукивал меня по груди.

— Смех — нет!

Он прижал ладонь к моему животу.

— Смех живет тут.

Он провел пальцем от живота к моему рту и растопырил пальцы.

— Сдерживать смех — нехорошо. Вредно.

— И плач тоже? — спросил я. И изобразил пальцем невидимую слезу, стекающую по щеке.

— И плач тоже.

Он положил ладонь себе на живот.

— Ха-ха-ха! — сказал он, демонстрируя мне, как движется брюшной пресс. Потом сделал печальное лицо. — Хнык, хнык, хнык! — он сотрясался от преувеличенных рыданий, держа ладонь на животе. — То же место. Вредно сдерживать.

Я медленно кивнул, пытаясь представить себе, каково Темпи жить в окружении людей, слишком грубых, чтобы не демонстрировать окружающим выражение своего лица. Людей, чьи руки постоянно делают жесты, которые ничего не значат.

— Тяжело тебе, наверно, тут, у нас.

— Не так тяжело.

Преуменьшение.

— Когда я уходить из Адемре, я это знать. Нет культура. Варвары грубые.

— Варвары?

Он развел руками, указывая на поляну, на лес, на весь Винтас.

— Тут все — как собаки.

Он изобразил гротескно преувеличенную ярость: оскалил зубы, зарычал и выпучил глаза.

— Вы не знать другое.

Он небрежно пожал плечами, как бы говоря, что не ставит это нам в вину.

— А как же дети? — спросил я. — Дети улыбаются прежде, чем научатся говорить. Это плохо?

Темпи покачал головой.

— Дети все варвары. Все улыбаются лицом. Все дети грубый. Но они стать большой. Смотреть. Учиться.

Он умолк, задумался, подбирая слова.

— У варваров нет женщина, нет учить их культура. Варвары не могут учиться.

Я понимал, что он не хотел меня обидеть, но это лишний раз укрепило мою решимость выучить жестовый язык адемов.

Темпи встал и принялся разминаться, делая растяжку наподобие той, которую делали акробаты у нас в труппе. Потянувшись так минут пятнадцать, он начал свою медленную, похожую на танец пантомиму. Это называется «кетан», хотя тогда я этого не знал.

Я все еще чувствовал себя уязвленным замечанием Темпи насчет того, что варвары, мол, не могут учиться, и решил, что начну повторять его движения. В конце концов, делать все равно было больше нечего.

Начав подражать ему, я обнаружил, что эти упражнения дьявольски сложные: складывать руки надо именно так, а не эдак, ноги ставить непременно под нужным углом, на нужном расстоянии. Несмотря на то что Темпи двигался со скоростью улитки, я понял, что не могу выполнять эти движения с тем же плавным изяществом. Темпи ни разу не остановился и не взглянул в мою сторону, не сказал ни единого одобрительного слова и ничего не посоветовал.

Упражнения были утомительные, и я обрадовался, когда они наконец закончились. Потом я развел костер и поставил треногу. Темпи молча достал копченую колбасу, несколько картофелин и принялся аккуратно их чистить мечом.