В начале июля 1936 года группа из 200 членов UMRA готовила так называемую «операцию Ромералес» – план похищения или убийства лидеров мятежа в Марокко, но 8 июля Касарес Кирога узнал об этом плане и немедленно его прекратил. Главари UMRA встретились с главой правительства, предупредили его о заговоре военных, готовящемся на 16 июля, и назвали фамилии участников: Годед, Мола, Фанхуль, Варела, Франко, Аранда, Алонсо Вега, Ягуэ и Гарсиа Валиньо. Однако Касарес Кирога заверил их, что ни малейшей угрозы мятежа не существует[129].

Политизированность молодого левого офицерства вылилась в крупнейший инцидент перед мятежом: 12 июля фалангист убил лейтенанта штурмовой гвардии, известного члена UMRA Хосе Кастильо Серию. Это было уже второе убийство офицера-социалиста. Несколько его товарищей, в том числе капитан гражданской гвардии Фернандо Кондес и социалист Викториано Куэнка, решили отомстить. Сначала они явились домой к Антонио Гойкоэчеа, главе монархистской «Renovation Espanola». Не застав его, они наведались к Хиль-Роблесу, но тот уехал в Биарриц. Глубокой ночью они вломились в квартиру Кальво Сотело на улице Веласкеса и приказали ему одеться и следовать за ними. Сотело был застрелен в автомобиле, тело выбросили у ворот восточного городского кладбища.

Гневу правых не было предела, хотя собственно правительство не имело отношения к убийству. Те, кто скоро назвался «националистами», всегда твердили, что убийство Кальво Сотело стало последней каплей. Но это не так: к моменту этого убийства в Мадриде гражданские заговорщики Лука де Тена, Хуан де ла Сиерва и Луис Болин арендовали в Лондоне на деньги Хуана Марча самолет марки «Havilland Dragon Rapid», и он уже летел в Лас-Пальмас за генералом Франко, чтобы доставить его в Касабланку, а оттуда в Тетуан, в Африканскую армию. Кроме того, Мола отдал развернутые приказы с инструкциями о начале мятежа между 10 и 20 июля. Фалангисты уже несколько месяцев тайно координировали свои действия с мятежными офицерами, ожидая, когда прозвучит пароль «Ковадонга» – затрагивающее глубинные чувства название места, откуда некогда началась испанская Реконкиста. 29 июня Примо де Ривера сумел передать из своей тюремной камеры приказ Испанской Фаланге присоединиться к мятежу.

С другой стороны, националисты могут настаивать на том, что личная непричастность членов правительства к убийству вожака оппозиции полицейскими чинами не имеет значения. Они восставали не против избранной власти, а против ее полного отсутствия, наглядно продемонстрированного убийством Кальво Сотело. Хотя подготовка к мятежу уже шла полным ходом, убийство Кальво Сотело сделало сторонниками мятежников гораздо больше людей, чем их насчитывалось прежде.

Несмотря на все признаки приготовления к их свержению, лидеры республики никак не могли поверить в страшную правду. Поведение Асаньи и Касареса Кироги отчасти походило на поведение Чемберлена перед лицом гитлеровской угрозы. Похоже, президент республики утратил всякое политическое чутье. Моменты уныния сменялись у него всплесками эйфории. Он и Касарес Кирога не желали слушать даже предостережения верных республике генералов, Прието, депутата-коммунистки Долорес Ибаррури, прозванной «Пассионария», пытавшейся рассказать Касаресу Кироге о приготовлениях Молы в Памплоне. Глава правительства упорно твердил, что «Мола верен республике». Величайший парадокс либеральной республики в лице ее правительства заключался в том, что она не смела защищаться от собственной армии, не вооружила рабочих, отдавших за нее свои голоса.

Несмотря на крайне напряженную атмосферу третьей недели июля, жизнь двигалась привычной колеей. Средний класс по традиции отправлялся в отпуска. Совсем немногие из этих людей догадывались, что само их существование зависит от того, уедут ли они куда-нибудь (и куда именно) или останутся дома.

Генералы планировали начать государственный переворот с восстания гарнизонов в Испанском Марокко, а затем – по всей Испании. Успех этих выступлений зависел не столько от численности мятежников, сколько от ставки на психологический эффект от их стремительности и беспощадности. Немедленный переворот генералам-мятежникам не удался, но и республике не удалось подавить их бунт в первые двое суток – на самом важном этапе всей войны, когда решалась судьба целых регионов.

При столь быстром разворачивании спирали кризиса нерешительность республиканского правительства имела фатальные последствия, ибо неуверенность в самом начале событий неизбежно привела их к «позиции обороняющегося». Премьер не решился вооружить ВСТ и НКТ и отказался отойти от соблюдения конституции государства, хотя само государство, атакованное своим «спинным хребтом», практически прекратило существование. Промедление с раздачей оружия не позволило прибегнуть к упреждающим ударам и к контрнаступлению против мятежных военных. «Республиканские власти были не готовы дать нам оружие, – вспоминал плотник из Севильи, – потому что боялись рабочего класса больше чем армии. Мы, коммунисты, не разделяли уверенности правительства, что восстание будет задушено в 24 часа»[130].

Республиканцы пытались делать хорошую мину при плохой игре, настаивая, что «сопротивление означает победу», как гласил один из их будущих лозунгов. Даже во время восстания депутат-коммунистка Пассионария была верна этой соблазнительной, но опасной идее, провозгласив знаменитый лозунг «No Pasarán!» («они не пройдут!») – плагиат фразы Петена, произнесенной под Верденом.

Заговорщикам редко удавалось застать противника полностью врасплох, но им на руку играли сомнения и неразбериха. Если рабочие следовали совету своего гражданского губернатора, боявшегося спровоцировать местный гарнизон на мятеж, то их ждал разгром: за нерешительность они платили своими жизнями. Но если они с самого начала демонстрировали готовность к штурму казарм, то к ним присоединялась большая часть военизированных формирований – и гарнизон сдавался.

Согласно окончательным приказам, разосланным генералом Молой в шифрованных телеграммах, Африканской армии надлежало взбунтоваться в 5 часов утра 18 июля, армии в материковой Испании – через сутки после этого. Эти сутки требовались Африканской армии для обеспечения ее дальнейшей безопасной переправки силами ВМФ из Марокко на побережье Андалусии.

Мятежные военачальники могли полностью рассчитывать на эти силы, в которых не служили призывники: эта армия была регулярной, вернее, наемной и доказала свою надежность при подавлении восстания в Астурии. Мало кто из ее офицеров симпатизировал либералам – возможно, потому, что вера в «национальные ценности» всегда сильнее, чем в метрополию. Они презирали политиканов и люто ненавидели «красных», относя к ним либералов и всех противников правой диктатуры. Эти настроения ясно выразил в своих инструкциях восставшим Мола: «Кто не с нами, тот против нас».