Самым большим затруднением для Вячеслава было… крайнее несовершенство его туалета. Износились штаны, бельё, пилотка, кое-как годилась только трофейная куртка на вате. И пришлось Вячеславу пустить в раскрой своё одеяло, только что полученное! Терентьев недоверчиво отнёсся к затее самостоятельного строительства столь важного объекта, как брюки, но помогал чем мог. Перочинным ножом Вячеслав раскроил одеяло, надёргал ниток из других одеял и расплёл нитяные сшивки бумажных матрасов. С помощью иглы из лагерной проволоки лётчик-истребитель собственноручно сшил себе шпортхозе[33]. Сооружение не блистало красотой, но было прочным и тёплым.

Вместо съеденных сапог Вячеслав обулся в ботинки, полученные через БСВ. И, наконец, из обрезков одеяла сшил себе подобие хоккейной шапочки – он носил такую, играя некогда в команде ЦДКА. Таким образом, на теле Вячеслава Иванова не осталось ничего от русской солдатской формы, но под иноземным тряпьём оставалась русская душа!

В эти январские дни весь международный лагерь Мосбург был обрадован маленьким внутренним событием, получившим мгновенную широкую известность во всех зонах.

Обходя бараки и зоны, главный комендант лагеря заглянул и к русским. В сопровождении переводчиков он шёл по русской зоне, помахивая стеком. Заглянул в один из бараков, ткнул стеком в сторону небритых, чёрных лиц и презрительно проговорил в нос:

– Не могу понять, как эти грязные животные ухитряются столь удачно воевать! Ну, скажите, господа, по совести: какие понятия могут иметь эти унтерменши о правильной тактике, о стратегии? Ведь вот эти животные морды… Это же их офицеры! Что они могут знать и уметь? Ведь скажи им не только о тактике, но хотя бы о шахматах, и, я уверен, окажется, что никто из них и не слышал, что это такое!

И вдруг глухой голос с верхних нар:

– Не пожелает ли герр лагерфюрер заработать хорошенький мат от ничего не умеющих животных?

Удивлённый комендант воззрился на страшный призрак, глядевший с нар. Подскочили конвоиры и надзиратели, чтобы «заехать в эту морду», но комендант величественным жестом остановил экзекуцию.

– Я германский шахматист, господа, – сказал он своей свите, – пусть-ка этот русский попытается держаться против меня. Кто он, как его фамилия?

– Лейтенант Серов, господин комендант.

– Пусть он явится в мой служебный кабинет в канцелярии, и… вы получите маленькое поучительное зрелище, господа.

Тотчас же лейтенанта Серова привели в божеский вид: помыли, побрили, подлатали, почистили. Товарищи спрашивали с беспокойством: может, зря связался с немцем? Сдюжишь ли? А тот только улыбался, обнажая дёсны. Его увели в канцелярию под вечер, а утром весь огромный лагерь, на десятках языков, криками, жестами, записками, надписями на дверях бараков выражал Серову своё восхищение и передавал поздравления: господин комендант получил в трёх партиях три разгромных мата на глазах всего своего штаба. Серов оказался советским шахматистом-перворазрядником. Утверждали, что с тех пор комендант перестал вслух пренебрежительно отзываться о русских.

Вскоре другое происшествие в русской зоне взволновало весь лагерь, но это было иного порядка событие! Однажды ночью старший лейтенант Комаров возвращался из уборной. На вышке скучал с автоматом фашистский «попка». Старший лейтенант был единственной движущейся фигурой в поле зрения фашистского выродка. Комаров не вернулся в барак, к товарищам – его настигла подлая пуля с вышки. Фашист убил пленника из простого озорства, просто так, от скуки. Может быть, он рассчитывал на поощрение, на трёхдневный отпуск, полагавшийся за убийство пленного «при попытке к бегству». В данном случае не было не только подобной попытки, но даже и малейшего иного нарушения режима.

БСВ немедленно известил об этом происшествии лётчиков из «сотни чёрных». Единогласно весь карантин, все сто человек объявили голодовку протеста против гнусного убийства их товарища Комарова, требуя наказания виновного. По примеру карантина голодовку объявила и та зона, где был умерщвлён Комаров. К забастовке русских пленных присоединились в тот же день чехи, поляки, сербы, французы – об этом передали в карантин из БСВ. Весь лагерь гудел и волновался. Начальство встревожилось: столь крупный скандал в международном лагере мог дойти до высоких ушей, и не миновать тогда незадачливому коменданту лично испытать свои тактические таланты на страшном остфронте!

Вечером к карантинному блоку явились солдаты, заместитель коменданта в чине гауптмана, знавший русский язык. Сначала всё это фашистское начальство попыталось было залаять насчёт поднятого бунта, но «сотня» проявила твёрдость и окриков не испугалась. Пленные спокойно заявили:

– Международное право запрещает беспричинное убийство пленных, и мы категорически настаиваем, чтобы Красный Крест добился через правительство вашей страны наказания виновной администрации.

– Я приказываю вам прекратить голодовку! Если вы восстановите порядок, случай будет расследован.

– До тех пор, пока убийство нашего товарища остаётся безнаказанным, мы продолжаем голодовку протеста. – Эти переговоры с комендантом снова вёл пленный Борис. – Требуем представителя Красного Креста.

Три дня длилась героическая голодовка. Командование лагеря пошло на подлость. Вместо обычной брюквенной баланды у дверей барака поставили бидоны с наварным супом, горячим и густым. От пьянящего запаха этого блюда люди буквально падали в обморок. Запах преследовал, вызывал мучительные галлюцинации, иллюзии. Всем снилась еда, и когда сон проходил и наступало пробуждение, люди вспоминали: ведь эта приснившаяся еда – реальна! И она реально стоит у дверей – стоит только протянуть за ней руку. Выдержали и эту пытку – не продали за похлёбку кровь товарища.

Требование «сотни» – вызвать представителя Красного Креста – администрация не выполнила, а сам представитель по собственной инициативе не вмешался в это громкое дело, волновавшее пятьдесят тысяч людей. И тогда командование лагеря пошло на террор, чтобы сломить непокорный советский дух сотни лётчиков в карантине.

Утром на четвёртые сутки голодовки, когда люди лежали на своих бумажных подстилках, за дверями послышался собачий лай, урчание, хриплые крики и брань. Дверь отлетела, и в барак ворвались яростные сторожевые псы, овчарки. Озверелые морды солдатни, появившиеся вслед за псами, вполне успешно конкурировали с собачьими.

– Р-р-р-аус! Ауфштейн! Алле раус![34]

– Сейчас будет мясо, – шепнул Терентьев.

– Нестандартное, третьей категории! – согласился Вячеслав.

Пленных выгнали на плац. Некоторые шли с трудом, иные, сгибаясь, вели более слабых. Фомин, обнявши двух товарищей справа и слева, волок сразу двоих. После памятного суда он стал своим.