Ну и за какой сенсацией он сюда приперся? Чего дома-то не сиделось? Теперь точно проблем не оберешься, двое – это тенденция, двое – это уже почти серия...

Грустно.

А солнце-то знай припекает себе, пускает блики по воде, и озеро отливает нарядной зеленью, манит прохладцей... Вдруг у берега водяная гладь вспучилась с мерзким звуком, выпуская наружу тугой пузырь. Потом еще один и еще, точно кипятильник кто сунул.

– Ох ты, – сказал эксперт, замерши с чемоданом в руках.

– Твою ж... – не выдержал Антон Антоныч, когда пузыри успокоились. Под сердцем нехорошо кольнуло, в глазах потемнело, и Шукшин быстро-быстро заморгал, потом зажмурился и на всякий случай ущипнул себя за руку. Открыл глаза. Нет, не помогло. Не исчезло видение: из непрозрачной, взбаламученной воды торчала синеватая, скрюченная рука.

Все ж таки невезучий он человек... и Ленка точно к мамочке съедет. А то и на развод подаст.

Ксюха старательно ковырялась в тарелке с овсянкой, делая вид, что полностью увлечена процессом поглощения пищи. Ольга, сидевшая напротив, поймала себя на мысли, что копирует поведение племянницы, потому как, во-первых, перед Вадиком, занявшим место во главе стола, было неудобно. Ну и, во-вторых, Вадик пугал.

Куда он вчера ходил? Почему тайком? Почему на Ксюху набросился? Он же обычно такой спокойный, уравновешенный... вот и сейчас жует кашу, смотрит поверх их с Ксюхой голов в окошко, думает о чем-то своем.

Хоть бы извинился! Или это им извиниться пристало?

Ну нет, еще чего. Проникать в чужую комнату, конечно, нехорошо, но ведь это еще не повод, чтобы с кулаками... Впрочем, как бы то ни было, но воцарившаяся в столовой тишина напрягала. Комар звенит, поскрипывает стул, когда Вадик меняет позу, скребет о дно тарелки ложка, влажно шлепается на стол каша.

– Ну ладно. – Вадик стукнул ладонью по столу. Ксюха подпрыгнула и уронила вилку, Ольга тоже подпрыгнула, но ничего не уронила. – Я извиняюсь.

– Д-да?

По выражению Ксюхиной мордашки понятно было, что извинениям она не поверила. И вообще осталась при своем мнении, что Вадик – маньяк, а с маньяками не договариваются.

– Гм, Ольга... Оксана... я прошу простить за вчерашний инцидент, обещаю, что ничего подобного больше не повторится.

Детский сад! Он просит простить. У Ольги тотчас появилась желание не прощать, и как можно дольше, в отместку за вчерашние Ксюхины слезы, за свою бессонницу утреннюю, да и просто из вредности. Но Вадик выглядел расстроенным и даже покраснел, особенно уши, приобретшие изысканный оттенок вареной свеклы.

Ксюха, зажав рот ладошкой, сдавленно хихикнула. Вадик насупился, и выглядело это столь забавно, что не выдержала и Ольга – расхохоталась.

– У... у вас... уши...

– У вас тоже, – буркнул он, подымаясь. – И я просил бы больше не трогать мои вещи. Понятно?

– Ага, – с готовностью отозвалась Ксюха, облизывая упавшую ложечку. – Мы не будем. Честное пионерское! А куда ты вчера ходил?

Ольга перестала смеяться: выражение лица Вадика неуловимо изменилось – оно было уже не просто хмурым, оно было опасно хмурым, предупреждающим, что тему эту лучше бы закрыть, забыть и заняться чем-нибудь иным. К примеру, Достоевским, который так и стоял на полочке нечитаным.

– Так куда? – не унималась Ксюха, грызя ложечку.

– На свидание, – ответил Вадик.

Ольга не поверила. Вот просто не поверила и все. Как выяснилось, Ксюха тоже.

– Теть Оль, только тихо. – Ксюха, высунувшись в окно, оглядела задний двор. Ничего примечательного там не было: пара подрезанных, куцых кустика черной смородины, украшенных темно-лиловыми, только-только начавшими вызревать бусинами ягод, низенькая, раскидистая вишня, контейнер для мусора, обложенный желтым камнем цветник, лавка и чуть дальше – неприметная калитка в заборе. – Я не хочу, чтобы он услышал. Увяжется следом, объясняй потом...

Она прислушалась: сверху, со второго этажа, доносилось унылое бормотание включенного телевизора, кряхтенье половиц под Вадиковым весом и скрежет отодвигаемой мебели.

Не сказать, что затея племянницы пришлась Ольге по вкусу, скорее даже наоборот, настораживала. Ну какая надобность сбегать из дому тайком? Друг позвонил? Тот самый историк, которому Ксюха поручила в архивах про озеро выяснить? Ну так можно было его сюда пригласить, на дачу, посидели бы, поговорили...

Ксюха на цыпочках подошла к двери, приоткрыла осторожно, так, чтобы та не заскрипела, и бочком протиснулась в щель. Приложила палец к губам, махнула рукой, поторапливая.

Глупость. Вот сейчас она совершает глупость: Ольга была уверена в этом на сто, нет, даже на двести процентов, но все равно подчинилась. Также, стараясь ступать бесшумно, подкралась к двери и выскользнула наружу. А Ксюха уже, согнувшись, мелкими перебежками двигалась в сторону калитки.

К счастью, та оказалась не заперта и вывела на узкую тропинку между дачами.

– Нельзя Пашку светить, – наставительно пояснила Ксюха, обходя куст репейника, густо покрытый паутинистыми, липкими шишечками плодов. – Вадик кто?

– Маньяк? – выдвинула вчерашнюю версию Ольга.

– Придурок. И стукач. Мигом бабке донесет, что ко мне кто-то приходил, ну а та, естественно, в любовники запишет. На фига мне такое? И Пашке? Мы с ним приятели, и ничего больше.

– А мне, значит, доверяешь?

– Угу. Ты занудная, но не вредная. Погоди, сейчас направо или налево? – Ксюха остановилась на небольшом перекрестке и принялась вертеть головой, пытаясь определить нужное направление. – Там у нас что? Лес, кажется? Значит, к дороге туда.

И оказалась права. Шоссе огибало дачный поселок широкой дугой, было оно новым, непримятым, не покоробленным пока яминами и трещинами, но гладким, отливающим битумной чернотой, чуть подернутой пылью. Ксюха, глубоко вдохнув вонь раскаленного асфальта, плюхнулась на обочину, поросшую седой, сухой травой, вытянула ноги и, задрав голову вверх, произнесла:

– Садись, ждать будем.

– Ксюша, тут грязно, дымно и...

– Знак тут. Мы под знаком договаривались. – Она указала на синий щит, на котором свеженькой краской было выведено: «Погарье – 1 км».

К счастью, ждать пришлось недолго, минут через пять на горизонте показалось сначала облако пыли, которое по мере приближения осело, позволяя разглядеть старенький «Москвич» ядовито-желтого колера с двумя широкими черными полосами поверх кузова. «Москвич» урчал и плевался дымом, но до места добрался, съехал на обочину и остановился, дверца его распахнулась, и наружу показались ноги в высоких, ярко-рыжих ботинках на толстой подошве.

– Теть, ты только не нервничай, – запоздало предупредила Ксюха. – У него вид специфический, но сам по себе парень что надо.

Метра два ростом, угловатый, узкий в плечах, близоруко щурящийся, неловкий какой-то, неуклюжий, Пашка ну никак не походил на историка.