— Ты должна позвонить в несколько мест.

— Кому?

— Я хочу знать, кто где находится из тех людей, которые меня интересуют. Сначала позвони прокурору. Когда услышишь его голос, положи трубку…

Так она и сделала. В это время Мегрэ смотрел на площадь, попыхивая трубкой.

— Он у себя!

— Теперь позвони в больницу. Спроси доктора… Он тоже был на месте!

— Остается позвонить к нему на виллу. Если к телефону подойдет его жена, спроси Франсуазу. Если Франсуаза, спроси Риво…

— Ответила мадам Риво. Сказала, что сестры нет дома и спросила, не может ли она что-нибудь ей передать.

— Клади трубку!

Эти люди, наверное, ломают голову, и все утро будут гадать, кто им звонил!

Через пять минут гостиничный автобус привез с вокзала трех пассажиров, и швейцар поднимал их чемоданы в номера. Затем почтальон привез на велосипеде почту в отделение.

Наконец раздался характерный звук клаксона старого «форда», затем шум самой машины, затормозившей у стоянки. Мегрэ увидел, что рядом с Ледюком кто-то сидел, и, кажется, третий человек сидел на заднем сиденье.

Он не ошибся. Бедный Ледюк вышел первым, в замешательстве огляделся, как человек, боящийся выглядеть смешным, помог выйти из машины толстой даме, которая чуть не упала ему в объятия.

В это время через заднюю дверь спрыгнула на землю девушка. Первым делом она бросила рассерженный взгляд на окно Мегрэ. Это была Франсуаза, одетая в кокетливое салатовое платье.

* * *

— Мне остаться? — спросила мадам Мегрэ.

— Почему бы и нет?.. Открой дверь… Они идут…

На лестнице раздавался какой-то грохот. Было слышно тяжелое дыхание толстой дамы, которая вошла первой, вытирая рот платком.

— Здесь этот адвокат, который не адвокат?

Вульгарный голос. И не только голос! Ей, наверное, было не больше сорока пяти. Во всяком случае, она еще пыталась выглядеть красивой, была накрашена, как актриса в театре. Блондинка с пышным и дряблым телом, с вялыми губами.

При взгляде на нее казалось, что ты ее уже где-то видел. И вдруг понимаешь: это была редкая теперь типичная певичка кафе-шантана прошлых времен! Рот сердечком. Талия затянута корсетом. Наглый взгляд. И эти молочные, очень открытые плечи. Эта манера подпрыгивать при ходьбе, смотреть на собеседника, как смотрят на публику со сцены…

— Мадам Босолей? — очень вежливо спросил Мегрэ. — Прошу вас, садитесь… Вы тоже, мадемуазель…

Ледюк оставался у двери, такой жалкий, что можно было догадаться, как непросто ему было выполнить поручение.

— Успокойтесь, мадемуазель. И простите меня за то, что я хотел увидеть вашу мать…

— Кто вам сказал, что это моя мать?

Мадам Босолей ничего не понимала. Она смотрела по очереди то на Мегрэ, абсолютно спокойного, то на Франсуазу, застывшую от злости.

— По крайней мере, я так предполагаю, раз вы встречали ее на вокзале…

— Мадемуазель хотела помешать своей матери прийти сюда! — пробормотал Ледюк, упершись взглядом в ковер.

— И что ты тогда сделал? На это ответила Франсуаза:

— Он угрожал нам… Говорил об ордере на арест, словно мы воровки какие-нибудь… Пусть он покажет ордер на арест, или я…

И она протянула руку к телефону. Ледюк явно превысил свои полномочия. И сам он не был от этого в восторге.

— Представляю, какой они устроили скандал в зале ожидания! Минуточку, мадемуазель, кому вы хотите звонить?

— Ну… Прокурору…

— Садитесь!.. Имейте в виду, что я не мешаю вам звонить ему… Напротив!.. Только в общих интересах вам лучше не спешить с этим…

— Мама, я тебе запрещаю отвечать на его вопросы!

— Я ничего не могу здесь понять! В конце концов вы нотариус или комиссар полиции?

— Комиссар!

И она сделала жест, который словно говорил: «Ну, в таком случае…».

Было видно, что эта женщина уже сталкивалась когда-то с полицией и с тех пор уважает или, по крайней мере, опасается этого заведения.

— И все же я не понимаю, почему…

— Мадам, не беспокойтесь… Сейчас я вам объясню… Мне просто нужно задать вам несколько вопросов…

— Что, никакого наследства нет?

— Еще не знаю…

— Это отвратительно! — крикнула Франсуаза. — Мама, не отвечай ему!

Она не могла сидеть спокойно. Рвала ногтями носовой платок. И время от времени бросала на Ледюка ненавидящий взгляд.

— Думаю, что по профессии вы артистка эстрады? Мегрэ знал, что два эти слова затронут чувствительные струны в душе его собеседницы.

— Да, мосье… Я пела в «Олимпии» в то время, когда…

— В самом деле, я, кажется, помню ваше имя… Босолей… Ивонна, не так ли?..

— Жозефина Босолей!.. Но доктора советовали мне теплый климат, и я гастролировала в Италии, в Турции, в Сирии, в Египте…

Времена кафе-шантанов! Мегрэ очень хорошо ее представлял на маленьких подмостках этих модных в Париже заведений, которые посещали все городские хлыщи и чиновники… Затем она спускалась в зал, обходила столики с подносом в руке, под конец пила шампанское в той или иной компании…

— Вы осели в Алжире?

— Да! В Каире у меня родилась старшая дочь.

Франсуаза готова была закатить истерику. Либо броситься на Мегрэ!

— Отец неизвестен?

— Пардон! Я его очень хорошо знала… Английский офицер, он служил в…

— В Алжире вы родили вторую дочь, Франсуазу…

— Да… И это был конец моей театральной карьеры… В общем, я довольно долго болела… Когда поправилась, потеряла голос…

— А потом?

— Отец Франсуазы помогал мне, пока его не отозвали во Францию… Он работал в таможенном управлении…

Все как и ожидал Мегрэ. Теперь он мог представить дальнейшую жизнь в Алжире матери и двух дочерей: у Жозефины Босолей, еще не потерявшей своей привлекательности, были солидные друзья. Девочки росли…

Разве не предстояло им пойти по стопам матери?

Старшей было шестнадцать лет…

— Я хотела сделать из них танцовщиц! Потому что танцевать все же лучше, чем петь! Особенно за границей! Жермен стала заниматься с одним моим старым товарищем, который жил в Алжире…

— Она заболела?

— Она вам говорила об этом?.. Да, у нее всегда было слабое здоровье… Может, оттого, что слишком много ездила еще ребенком. Я ведь не хотела давать ее кормилице. Я устраивала что-то вроде колыбели между полок в купе…

Славная, в общем-то, женщина! Теперь она чувствовала себя в своей тарелке! Наверное, она даже не понимала, почему злится ее дочь. Разве Мегрэ не разговаривал с ней вежливо, предупредительно? И говорил простым, понятным языком!