— Подождите, но ведь депрессии у всех бывают…

— Да, — сказала она. — И у большинства людей бывает состояние эйфории. Все зависит от того, насколько сильно это проявляется. Как я полагаю, в маниакальной фазе у вас возникали различные ложные представления, вам что-то виделось, чего на самом деле не было…

— То есть я сумасшедший, так, что ли?

Психиатры переглянулись.

— Ну что такое «сумасшедший»? — огорчился доктор Махмуд. — Мы это слово не очень любим. Вообще, мне не кажется, что оно сегодня актуально. Нормальный, ненормальный — это настолько растяжимые понятия… такое прямолинейное деление уже устарело. А в вашем случае я бы сказал, что у вас просто мозг был перегружен — отсюда и бредовые идеи… Кстати, у вас из родственников никто ничем подобным не страдал?

Я напряг память.

— Да вроде нет. По крайней мере, я ничего об этом не знаю.

Маман, правда, пробежалась как-то раз нагишом по городской автостоянке, но то было в начале семидесятых — тогда полстраны так бегало.

— Вы поймите, я ведь не из любопытства спрашиваю, — сказал доктор. — Просто обычно в таких случаях еще и генетический показатель соответствующий. Это помогло бы подтвердить диагноз.

— Знаете, тут я вам, честно, ничего сказать не могу.

Я повернулся к Кейт:

— А долго мне этот литий пить?

— Сейчас пока рано говорить…

— Нет, ну неделю? Месяц? Сколько?

Она пожала плечами:

— Может быть, всю жизнь. Для профилактики.

— И в этом нет ничего страшного, — вставил доктор Махмуд. — В конце концов, диабетики тоже всю жизнь принимают инсулин. Не такая уж большая плата за здоровье. Да, скоро уже начинаются групповые занятия, так что если вы готовы, то…

У меня не хватило духу углубляться в эту мрачную тему. В кого же это я превращусь в итоге? В психа, подсаженного на вытяжку техасской придонной пакости?

Я слез с кровати, попрощался с доктором и пошел по коридору вслед за Кейт, глядя, как волнуется ее блондинистая шевелюра, источающая при каждом взмахе аромат «Шанели» номер пять. Интересно, доктор Махмуд уже сообщил Лиз радостную новость про литий и маниакальную депрессию? Когда-то давно мы учили на химии про этот литий. Он в таблице Менделеева где-то вверху, в левом углу. А вдруг он радиоактивный? От этой мысли мне сразу сильно подурнело.

Я с тихим ужасом думал о групповых занятиях, ожидая встретить там целый зверинец с наполеонами, резаными венами и всем таким прочим, но безумие здесь оказалось пропущено через тугой сфинктер британской формалистики. Вся процедура напоминала чаепитие в приморском пансионате, только вместо стола и чашек присутствующих снабдили диким количеством пепельниц. Кейт подвела меня к группке складных стульев из серого пластика, расставленных просторным кругом. Три из них уже были заняты. Увидев нас, мои будущие одногруппники, производившие анализ достоинств и недостатков местной кухни, отвлеклись от своей беседы, и Кейт представила нас друг другу по именам.

Загорелую пампушку лет пятидесяти пяти звали Кэрол. На ней был дорогой спортивный костюм из шоколадного велюра, кроссовки и разнообразное золото. Потом еще был Бернард — тот старик, что выл в туалете. Сегодня на нем была рубашка в мелкую клетку и темно-бордовый галстук. Он держался замкнуто, и видно было, что малоаппетитная процедура поиска внутреннего «я» не доставляет ему особого удовольствия. Болезненный юноша по имени Джошуа поднял руку в знак приветствия, и тут в комнату вкатил краснорожий свиноподобный амбал лет сорока. Амбала звали Ангус.

— Всем пррвет! — празднично-бодро возгласил он, нещадно глотая гласные.

Он плюхнулся в кресло и зашевелил губами, пытаясь прочесть надпись на моем чампионовском джемпере. К его блейзеру с медными пуговицами пристал засохший желток. Вошла еще одна пациентка, Мария, и извинилась за опоздание. У нее оказался плавный австралийский выговор. Она была высокая, с широкими плечами, но такая худая, что казалось, что она существует только в двух измерениях, как бритвенное лезвие с климтовского наброска. Кейт открыла заседание:

— Ну вот, Стив, вы со всеми познакомились. Может, теперь расскажете немножко о себе?

— Хм, а с чего начать?

— Ну, расскажите нам, например, что вы сейчас чувствуете.

Я припомнил первый день в ИСТ и выдал пятиминутный маловыразительный отчет о посетивших меня галлюцинациях и последующей госпитализации. Главное было начать — дальше покатилось. Правда, надо сказать, что, пока я разорялся, никто вокруг и ухом не повел. Кэрол всю дорогу смотрела на меня пустыми глазами, делала увлеченное лицо и ждала, когда я перестану шевелить губами. Джошуа самозабвенно терзал собственные ногти, а Мария ничего не видела и не слышала и думала о своем. Я заметил, что на левой щеке у нее из-под пудры проглядывает пигментное пятно размером с ноготь большого пальца.

— Спасибо, Стив, — сказала Кейт, когда я закончил. — Может быть, теперь кто-нибудь еще хочет поделиться с нами своими чувствами?

Кэрол, поломавшись, изготовилась делиться. Бернард громко вздохнул и пустил по кругу пачку «Силк Кат», надеясь немного оттянуть начало монолога. Все, кроме Кейт, взяли по сигарете, и Бернард с пироманским восторгом поднес нам огонька. У него дрожали руки — может, это от транквилизаторов. Доктор Махмуд предупредил меня, что галоперидол может давать такой эффект, и сказал, что прописал мне какие-то таблетки, которые это снимают. Я с радостью отметил, что моя собственная рука, протянутая за сигаретой, вполне тверда. Вообще-то я бы предпочел «Мальборо»: теперь, когда мне снизили дозу галоперидола, я уже мог получать удовольствие от процесса. Из-за транквилизатора до меня все доходило тупо и медленно. Курение превратилось в пресную формальность, в пантомиму стресса и вовлеченности в происходящее. А именно этого я и не мог почувствовать из-за галоперидола.

Наше собрание стало похоже на заседание ЛECKa. Я следил, как моя струйка дыма завитками поднимается вверх и сплетается с другими, возносясь к потолку, как дымовой сигнал или дым от жертвенного костра, зажженного по обету во славу божественной «Бупы». В клубах никотинового тумана я различал профиль Алана, роршаховым пятном возникавший из коридоров моего сознания, в извивах которых мой внутренний ребенок крался следом за ним с охотничьим ножом. Сигарета догорела до фильтра и обожгла мне пальцы. Я резко вернулся к реальности. У меня на колене покоился столбик пепла, похожий на ископаемого червяка. Я окончательно очнулся и настроился на трагически-пафосный голос Кэрол.

…И когда мне наконец дали роль, я просто испугалась. Я столько лет уже не работала… То есть я работала, да еще как: муж, дети — это та еще работка, между прочим, но у меня не было ничего своего, для души — понимаете? И в конце концов я сорвалась, сломалась просто. Лайонел сначала все понимал: наблюдение — это ведь для нас часть работы. Нет, не то чтобы я была там фанатка Станиславского, но мне нужно было в сериале сыграть нищую. Я же должна была понять, что это такое… Я стала ходить на вокзал, как бомжи, стала проводить там все больше времени, домой идти не хотела, неделями в одном и том же ходила. Ну и пить начала, конечно…