К удивлению ведуна, девочка мелко и часто закивала головой, хотя из глаза у нее выкатилась крупная слеза.

— Затягивай подпруги. Будем выбираться на тракт.

«Надо же, какой бред, — думал Середин, покачиваясь в седле. — Мне приходится стыдиться того, что я спас девочку от изнасилования, скрывать это от людей. Мне приходится уговаривать девушку, чтобы она согласилась выгодно продаться какому-нибудь старперу. Попытайся я высказать такие мысли дома, в двадцатом веке — тут же попал бы в психушку. А здесь сочтут полоумным, если я предложу неисправных должников не „головой“ в закуп, в рабство отдавать, а объявлять банкротом и считать свободным от оставшихся платежей. Или если предложу убийцу в тюрьму сажать вместо того, чтобы виру с него истребовать вплоть до передачи „головой“ в собственность пострадавших. Еще неизвестно, кстати, чей обычай мудрее. Почему невиновные должны много лет преступника за свой счет содержать, охранять, заботиться — вместо того, чтобы это он детей погибшего растил, жену его кормил, о родителях его заботился? Или откупался серебром, трудом своим собственным…»

Мысли ведуна невольно переползли на погибших промысловиков. Как же теперь жить с грехом таким?

Невинных людей ведь порешил. Как оправдаться, если разыщут, как следы замести, как с добром их поступить? Будь они татями придорожными, все ясно: бандита в яму, а добро его витязю честному переходит. В военном походе тоже обычай прост: победитель получает все. Право меча. А здесь? Бросить все, что люди честным трудом зарабатывали, дабы руки не марать, а лошадей зарезать и в лесу бросить? Тоже жалко, скотина-то безвинная. Себе оставить — нехорошо как-то. Неправильно это. Нечестно. Тяжелые думы совсем отвлекли его от дороги. Незадолго до сумерек они миновали небольшую деревеньку, которая защищалась от бед лишь низкорослыми Чурами, вырезанными на дубовых пнях. Боги прочно держались корнями за землю, глядя на зимник глубокими черными глазницами, а губы их темнели от жертвенной крови, что оставила длинные потоки на тщательно прорисованных бородах. Серебряный крест на запястье раскалился, предупреждая о присутствии магии, и так же быстро остыл, когда хранители деревенского покоя остались позади. Зимник обогнул широкое ровное поле — видать, озерцо или плес речной с ключами, что вытачивают подо льдом коварные промоины, — углубился в сосновый бор. Здесь, под кронами, на путников внезапно опустилась густая мгла. Всхрапнули лошади, осторожно тронула его за плечо Урсула:

— Господин, если мы собираемся скакать всю ночь, дозволь пересесть на другого коня? Воинское седло высокое и жесткое, а у разбойников они мягкие, кожей подбиты, низкие.

— Торопимся, чтобы ночей не спать. Сейчас из леса выйдем. Если впереди никакой деревеньки не покажется, разобьем лагерь.

Как оказалось, насчет «сейчас» ведун оказался слишком оптимистичен. Они проезжали версту за верстой, зимник тонул в непроглядной темноте, напоминая о своем присутствии только эхом от стука копыт.

— Все, останавливаемся, пока головой в дерево не врезались, — решил Середин и спешился первым.

Нашептал наговор на звериные чувства — и мир вокруг резко преобразился. Кошачье зрение прорисовало очертания деревьев, небольшого взгорка справа, из которого торчали вывороченные корни, несколько сломанных снегом молодых сосенок. Волчьи уши наполнили чащобу потайным мышиным попискиванием, поскрипыванием далеко вверху ветвей под порывами неощутимого внизу ветра, шелестом совиных крыльев. Кабаний нос предупредил о чем-то подкисшем далеко впереди, о легком запахе крови за спиной. Свежем, но совсем легком — может, соболь бурундучка какого сцапал или неосторожную пичужку. Горьковатого аромата волчьей шкуры, рысьего мускусного запаха Олег не почувствовал. Значит, бояться тут нечего. Медведи спят, лихоманки, нежить зимой тоже предпочитают в сугробах отлеживаться. Что еще опасного в лесу может встретиться? Человек разве лихой. Но тут еще неясно, кому кого стороной обходить спокойнее. И ведун взялся за топор, предложив девочке:

— Коней пока расседлай да торбы им привесь. Тут и летом травы не найти, не то что под снегом разрыть.

— Как их повесишь, не видно ни зги!

— Ну это дело поправимое… — Середин зашел ей за спину, положил ладонь на глаза, вкрадчиво зашептал в ухо привычное заклинание: — Стану не помолясь, выйду не благословясь, из избы не дверьми, из двора не воротами, мышьей норой, собачьей тропой, окладным бревном. Выйду на широко поле, спущусь под круту гору, войду в темный лес. В лесу спит дед, в меха одет. Белки его укрывают, сойки его поят, кроты орешки приносят…

Закончив наговор, Олег убрал руку, и девочка тихо охнула:

— Да ты колдун!

— Надо же, заметила, — не смог сдержать усмешки Середин. — Расседлывай, я сейчас хвороста и дров принесу.

— Постой, господин, — схватила его за руку Урсула. — Скажи, каким богам ты молишься?

— Я мало молюсь, малышка, — пожал плечами Олег. — Я не молюсь богам, а чту их. Чту великого Сварога, породителя этого мира, предка всего русского народа. Чту Велеса, скотьего бога, приносящего нам богатство и смерть, потому что без смерти не рождается жизни. Чту Хорса, дарующего свет, чту Сречу, — ведун приложил руку к груди и почтительно поклонился, — Сречу, богиню ночи. Чту Триглаву, богиню земли, и Ладу, богиню любви. Чту Похвиста и Стрибога, повелителей стихий. Но превыше всего чту прекрасную Мару, красивейшую из богинь, хозяйку Нави, мира за Калиновым мостом, мира, куда уходят умершие.

— Ты посвятил себя ей и поэтому не желаешь меня касаться? — ревниво поинтересовалась Урсула.

— Нет, я восхищаюсь прекрасной Марой, я благодарен ей за милости, которые она мне оказывает. Но разве я достоин того, чтобы надеяться на ласки богини? Нет, малышка. Любви и ласки я ищу у живых женщин. Но Мару тоже невозможно не любить. Она неповторима, она красива, она восхитительна, она желанна несмотря ни на что.

— А какого она цвета?

— Что значит — какою цвета? — не понял Олег. — Боги обычно неотличимы от людей. Если ты расистка, то могу утешить: негров или краснокожих среди русских богов нет. Правда, есть собака, птица, дерево и кое-кто еще.

— Она каменная?

— Она богиня, Урсула. Боги не бывают ни каменными, ни железными, ни деревянными, хотя изображения их очень часто выковывают из железа, как Перуна, или вырезают из дерева.

— А кого делают из камня?

— Таких не помню, — пожал плечами ведун. — Бабу-Ягу, покровительницу маленьких детей и рожениц, из золота отлитую видел. А из камня — никого. Ступай к лошадям, девочка. Не то мы сегодня останемся без костра и ужина.

В густой чащобе валежника хватало с избытком — но он имеет дурную привычку быстро прогорать, и Олег разделал на четыре длинных толстых полена одну из обломанных сосенок. Когда весело заплясал костерок, над котором на вбитом крюке закачался медный Олегов котелок, а так и не съеденная днем курица была придвинута поближе к углям, ведун и девочка сели бок о бок, отдаваясь льющемуся на них теплу.