В этот месяц Ласло Папп приезжал посмотреть на мою игру два раза, в Бильбао и в По. Эти встречи были более спокойными и уравновешенными, я чувствовал себя свободным. Я знал, что два других вербовщика работают для фронтона «Джай-Алай» в Бриджпорте, в штате Коннектикут, и в Тампа, на Мексиканском заливе, прочесывая баскские земли. Если бы я хорошо сыграл в этом сезоне, они тоже вполне могли мной заинтересоваться и предложить контракт участия в американском профессиональном спорте. Но в любом случае нужно быть внимательным, информированным обо всем, что происходит по ту сторону Атлантики, — и главное, ничего сразу не подписывать! Некоторые фронтоны пользовались сомнительной репутацией из-за контактов с мафиози; другие по той или иной причине находились в конфликте с законом: нарушения правил проведения игр, фальсификация документов, уклонение от налогов — агенты налогового управления замораживали счета — и должностные преступления. Совсем недавно первый владелец «Джай-Алай» в Бриджпорте, Дэвид Френд, признался, что выплатил представителю демократической партии Коннектикута двадцать пять тысяч долларов за разрешение построить свой фронтон. Другие детективы начали расследование по поводу майамского синдиката — дюжины мелких гангстеров-игроков, использовавших сложные математические модели для того, чтобы определить вероятность победы или проигрыша, но которые при этом подгоняли под свои расчеты и подделывали результаты, когда уравнения не срабатывали. Сотни миллионов пари, циркулирующих каждый год вокруг фронтонов американского Юга, вредно воздействовали на человеческую совесть и толкали самых неосторожных в круговорот денежных вихрей.

Однажды после тренировки Папп назначил мне встречу и пришел, поедая чуррос из бумажного кулька, пропахший пережаренным маслом. Он заглатывал эти сласти с невероятной быстротой, словно его жизнь зависела от каждого кусочка, останавливаясь лишь на секунду, чтобы вытереть пальцы, блестящие от жира, и вновь захватывая новую порцию. «Надо мне тебя посмотреть. Это же ведь здорово, ты того хотел? А скажи, вот мне сказали, что ты врач? Это правда или фигня какая-то? И ты закончил, прям закончил? И ты в самом деле хочешь стать профессиональным пелотари? А дай я тебе объясню? Если мы тебя все же отберем, ты знай на всякий случай, что в Майами всем будет абсолютно наплевать, что ты лекарь. В „Джай-Алай“ коновал, шнырь или заклинатель змей — вообще без разницы. У нас дипломы используют в качестве подставок для кастрюль, вот оно как. Нам от парней только одно надо: приходить вовремя, тупо стучать по мячу, скакать по стенам и уважать игроков и зрителей. Не надо ничего, кроме этого. Мы хотим только, чтобы парни ходили на работу. Ну, и как везде, есть хозяин, есть куратор и есть акционеры. Надо, чтобы дела двигались, а деньги крутились. Вот это и есть работа. И ничто иное. Вот твой отец где вкалывает? А, понял. Мой работал в Детройте на железной дороге».

Ласло Папп поедал сладости (губы все в масле), внимательным, даже подозрительным взглядом провожал прохожих, кто как одет, у кого какая походка; вроде и здесь, со мной, и где-то еще, благожелательный и отстраненный, одновременно способный на большую правду и мелочный расчет, обаятельный и меркантильный. Я читал в его глазах, что он не может меня понять и даже немного презирает. Ощущал, что он, подобно отцу, осуждает образ жизни, который я выбрал, что он убежден: парень, который знает, как делать шунтирование сердца, не должен стоять между четвертой и седьмой линией, что для каждого существует предназначенное ему место и его следует в должное время занять. Папп был уверен, что для того, чтобы стать хорошим пелотари, нужно быть голодным и не стесняться утянуть кусок из чужой тарелки. Сын врача со свеженьким медицинским дипломом абсолютно ничего не знает о голоде, кроме того, что он обусловлен падением уровня гликогена в печени и реакцией клеток мозга, расположенных в гипоталамусе, которые ответственны за контроль содержания глюкозы в крови. Нужно проводить дни в постоянной сытости, чтобы иметь время и возможность заниматься аппетитом с научной точки зрения и пользоваться такими определениями. Я догадался, что на железной дороге в Детройте понимание и мироощущение шли каким-то более прямым путем, по накатанным рельсам. Достаточно было взглянуть, как он поглощает свои чуррос, чтобы в этом убедиться.

С окончанием каникул туристы разъехались, и сезон пелоты тоже подошел к концу. Я доигрывал последние матчи, уверенный, что провалился на прослушивании. Путался в тексте, пробалтывал реплики, находил неверные интонации. Я сыграл, конечно, но так, как это бы сделал мальчик из хорошей семьи, то есть достаточно далеко от стандартов, которых ожидают от настоящего профессионала.

За несколько дней до моего отъезда в Тулузу Папп позвонил мне. «Ты свободен сегодня после обеда? Ну тогда в шестнадцать часов в Сокоа. В доме моего друга». Я, конечно, надеялся на хорошие новости, неожиданную удачу, на чудо, наконец. Но мой порок безбожия умерял веру в путеводную звезду, даже если где-то когда-то она мне и светила порой.

Была гроза, хлестал ливень, скрывая очертания крепости, и первые волны прилива, начавшегося в равноденствие, бились о пирс и отлетали вертикально вверх, к низким тучам.

Папп смотрел на море, на порт, на потоки воды, извергающиеся с неба. Он и на этот раз ел чуррос, на этот раз маленькие крендельки, которые плясали в его пальцах и потом совершенно магическим образом исчезали во рту. Некоторое время он продолжал поглощать сладости, пристально глядя на меня, словно хотел убедиться, что перед ним находится оригинал и ему не подсунули копию.

«Я скажу тебе правду. Я следил за всеми играми этого сезона и могу тебе признаться, что получился он не таким уж ужасным. Я посмотрел все твои матчи, и порой мне казалось, что ты весьма неплох, вот только играешь нестабильно, с перепадами. Тем не менее Игуазабаль на один пункт похуже, чем ты. А вот Очоа на один пункт получше будет, он отлично провел турнир, он силен и вообще хороший парень, но главное его преимущество перед тобой в том, что перед началом матча у него (именно конкретно у него) плюс три или четыре очка, ну ты понял, о чем я. Это уже неплохо. Да вот, к сожалению, он не хочет уезжать из страны. У него здесь все друзья и родственники, хорошая работа в Автономном сообществе басков в Сен-Себастьяне. Так что он мне отказал. Вежливо, аккуратно, но отказал. Он предпочитает играть в Гернике и жить дома. Ну и вот, если ты хочешь, контракт этого года будет твоим. Ты был мой кандидат номер два, но тебя это, впрочем, не должно касаться. Ты будешь первым лекарем, которого я беру на работу. Но я уверен, что, если ты согласишься, идея нанять дипломированного врача здорово позабавит Бенннеттта Колллеттта. А дай мне, пожалуйста, бумажную салфетку».

Он протянул мне кулек с чуррос, я взял один, едва теплый. Как только я вгрызся в него, все масло мира потоком хлынуло на мои зубы. Это было самое поразительное масло из всех, что я когда-либо пробовал: пережаренное, жирное, тяжелое, густое и невероятно насыщенное. Масло для дизельного мотора. Масло праздничного дня.

У Ласло Паппа с собой не было контракта, и он назначил мне встречу через три дня на террасе Швейцарского кафе в Сен-Жан-де-Луз. Это были самые долгие семьдесят два часа в моей жизни. Я представлял себе, что Очоа в последний момент вдруг передумает и согласится, что Папп попадет в автокатастрофу или с ним случится сердечный приступ, что Бенннеттт Коллеттт проявит бдительность и не допустит появления медика в своей организации. Самые невероятные и неприятные предположения не давали мне спать по ночам и омрачали белый день. Я боялся, что в последний момент судьба сыграет со мной злую шутку. И насколько серьезно воспринимать эту теорию Паппа про дополнительные очки? Если я и правда раскаюсь, искуплю грехи и уверую, увеличит ли это мои шансы на успех? Надо ставить свечки? Вносить пожертвования? Перебирать четки? Носить власяницу? На протяжении этих трех дней я многократно пытался обратиться в истинную веру, прожить хотя бы день как настоящий христианин. В конце концов, Майами стоит обедни.