Вот бы только удалось выжать из него достаточное количество воды – он бы тогда сел и закашлялся.

– О, Господи! – наконец, подбежал Себастьян, тяжело дыша. С него ручьем лилась вода. Он уперся в отцовскую грудь обеими раскрытыми ладонями.

– Я побегу за помощью, – сказала я и сорвалась с места, босая, все еще дрожащая. Ноги отчаянно жаждали движения. В неподвижности неотвратимо маячила правда, поэтому я работала ногами и всем телом стремилась обратно, вверх по горе.

На середине подъема я запнулась о корень и плашмя грохнулась на землю. На колене появилась длинная красная ссадина. Мне должно было быть больно, но я ничего не чувствовала. Все во мне состояло из сердцебиения и паники. Я мысленно вылетела из тела и была на горе, умоляя кого-нибудь помочь.

– Нет! Нет! Папочка, нет!

Причитания Себастьяна и Дженни снова донеслись до меня с пляжа. Я кое-как поднялась на ноги. Я должна была бежать дальше, чтобы заглушить нестерпимые звуки их скорби. Каждый раз, останавливаясь, чтобы перевести дух, я слышала их крики. Эта картина – они вдвоем на пляже, наедине с безвольным телом отца – гнала меня вверх по горе.

Добравшись до вершины, я свалилась прямо под ноги четверым пожилым гольфистам. И так и лежала, уткнувшись взглядом в их белые шипованные ботинки и отвороты клетчатых брюк. Один наклонился и сунулся мне прямо в лицо.

– С вами все в порядке, маленькая леди?

– Там человек утонул… но он не мертв! – с горячностью заявила я. Для меня в тот момент существовала разница между утоплением и смертью – Его дети там, внизу, остались одни с ним.

Вся четверка поспешила прочь, оставив меня у валуна.

– Он не мертв!

Вопль, шепот, донесение прямиком из моего дрожащего сердца.

Неподвижность страшила. Я поднялась на ноги и побежала дальше, вверх по мощеной дороге, чтобы позвать на помощь еще кого-нибудь. Мелкая галька колола ступни, но кожу не протыкала. Я прибавила ходу. Заметила в стороне от дороги брошенный домик. Никто не отозвался на стук, и я влетела в незапертую дверь с воплем:

– Телефон! Мне нужен телефон!

В полутемной комнате обнаружились только деревянный стол, пара стульев и массивный книжный шкаф. Ни людей, ни света, ни телефона.

Вернувшись на дорогу, я уже не видела пляжа, не слышала ни Дженни, ни Себастьяна. Я стояла в купальнике, дрожа и дергаясь, ожидая, что случится дальше. Бежать некуда. Низкий гортанный стон вырвался из моей глотки, бессмысленное слово, что-то среднее между «нет, нет, нет» и «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Я придерживала голову руками с обеих сторон: казалось, если бы я их разжала, она раскололась бы надвое.

У смотровой площадки остановилась машина с семейством из Канзаса – мать, отец и сын-подросток. Я замахала руками:

– Помогите! Пожалуйста!

Радостная новость: отец семейства оказался кардиологом. Они с сыном стали спускаться по тропе, а мать предложила мне банку рутбира и пригласила посидеть с ней в машине. Я мелкими глотками тянула приторный напиток, все еще дрожа. Тело впитывало ужасную правду.

Дорожный патрульный медленно проехал мимо в черном грузовике, и женщина выбежала на дорогу, чтобы остановить его. Мужчина высунул голову из окошка, и она что-то прошептала. Он мельком глянул на меня, пообещал прислать помощь.

Пухлые серые тучи накатили, словно из ниоткуда. Дождь заляпал машину мокрыми пятнами. Потом ливень сменился градом. Я вздрагивала каждый раз, когда ледяная дробинка влетала в стекло. И по-прежнему тряслась. У меня так сильно стучали зубы, что, казалось, они вот-вот выпадут. Удавалось на пару секунд успокоить дрожь в теле, задержав дыхание, но как только хватала ртом воздух, все начиналось заново.

Наверху зарокотали отрывистый ритм лопасти вертолета, гигантской металлической птицы, скользившей в сторону пляжа. Женщина нахмурилась и взяла меня за руку. Она понимала, что это значит. У начала тропинки появились гольфисты. Я вылетела из машины, все еще надеясь на хорошие новости с пляжа, несмотря на то что двое шедших впереди покачали головами. Нет, он не выжил. Нет, он мертв. Нет, надежды больше нет.

– Дети идут за нами.

Надежда окончательно ушла из тела.

Я слышала гул вертолетного винта, хотя видно не было ничего, кроме серого простора неба. Потом он поднялся над горой; от его брюха тянулся вниз длинный канат. На конце каната висел черный мешок для трупов. Вся конструкция раскачивалась, как хвост с привязанным грузом. Вертолет плыл по небу, пока не превратился в крохотную крапинку на горизонте.

Выложив все подробности единым духом, я ощутила облегчение. Я была уверена, что, потратив столько времени и рассказав свидетелям о пережитом, обеспечила себе исцеление, какое так было необходимо! Теперь группа знала о кассете The Cure, о контактных линзах Дэвида, о рутбире, дожде, вертолете.

Через неделю, шагая от лифта к комнате групповой терапии, я воображала, что доктор Розен похвалит хорошую работу, которую я проделала над Гавайями на прошлом сеансе. Это было мое желание: я хотела условную золотую звездочку за то, что, наконец, позволила группе засвидетельствовать ужасные картины того травмирующего момента, которые я носила в себе. Но дойдя до приемной, ощутила иное чувство, вроде бы никак не связанное с этими мыслями: тревогу из-за грядущего отпуска доктора Розена. В следующие две недели его не будет.

Две недели без группы казались двумя неделями без кислорода. А под слоем тревоги я заодно ощутила гнев. Как может он бросить нас на целых две недели?

– Сядьте на пол и возьмите Карлоса за ногу, – посоветовал доктор Розен через пятнадцать минут после начала сеанса, когда я поделилась своими чувствами в связи с его грядущим отсутствием. Предполагалось, что хватание Карлоса за ногу успокоит и «заземлит» меня. Оно не сделало ни того, ни другого.

Энергия группы была беспорядочной и расфокусированной с первой минуты. Мы метались от пациентки Карлоса к свадебным планам Марти, а от них к сексуальной жизни Рори. Множество посторонних диалогов вспыхивало каждый раз, когда мы переключались с темы на тему, отвлекая от основной дискуссии. Доктор Розен утверждал, что дело в коллективной тревожности из-за того, что две следующие недели пройдут без встреч.

Я обвила правой рукой голень Карлоса, а левой теребила ковер, пока Марти рассказывал о своей жизни после прощания с цианидной заначкой, и вдруг меня охватило дикое желание завопить во всю мочь легких – оно постепенно ползло вверх из живота через грудину и добралось до границы гортани. Оно было слишком сильным, чтобы сдерживать его – то же самое, что сдерживать чихание или оргазм. Крик вылетел из меня, и все движение в комнате замерло. Ааааааааа! Он вырвался из самой глубины и сотряс стены.